Сочинения в трех томах. Том 2 - Майн Рид

и она показала пальцем на изумленного Циприано. — Шебота читает в сердцах людей, — с гордостью проговорила колдунья и, обернувшись к Насене, продолжала загадочным тоном: — Не беспокойся, с этих пор между Франческой и Агварой восстанет нечто большее, чем сама смерть.

Затем она дала Насене подробные указания, как пробраться к пленнице. Сказала ей имя женщины, назначенной сторожить ее, и, вытащив из своего головного убора перо, дала его Насене, чтобы сторожиха знала, от кого прислана молодая индианка.

— Иди и возвращайся. Шебота ждет, она верит тебе и ей.

Последними словами колдунья имела в виду поднять себя во мнении белых и подкрепить решимость Насены. Но девушка не нуждалась в ободрении; в глубине ее сердца таился более сильный двигатель, чем суеверный страх.

Положив свою руку на руку Циприано, она проговорила:

— У меня больше нет ненависти к Франческе.

Молодой человек так смутился от ее слов, что вместо ответа с глубоким уважением склонил голову перед индианкой.

Затем Насена спустилась по горной тропинке, твердо решившись освободить и привести с собой молодую девушку, которую час тому назад она обрекала на смерть.

Бледнолицая пленница была помещена в хижине одного незначительного кацика из племени товасов. Агвара выбрал это жилище потому, что кацик принадлежал к его партии. Убийство Хальбергера и похищение его дочери вызвали сильное негодование старейшин племени. Было произведено даже целое следствие по поводу экспедиции Агвары и убийства натуралиста. Ренегат взял всю ответственность на себя, говоря, что Хальбергер жестоко оскорбил его несколько лет тому назад, поэтому он воспользовался случаем и отомстил ему, а месть не считается преступлением по понятиям гаучо и индейцев. Но товасы, видимо, не очень верили рассказанной им истории, в особенности старые воины, хорошо знавшие и любившие Хальбергера.

С самой первой минуты въезда в город товасов Рубино Вальдец заметил недружелюбное к себе отношение индейцев; поэтому он решился сократить, насколько возможно, свое пребывание в индейском лагере. Он ждал только, пока лошадь его настолько отдохнет, что будет в состоянии выдержать долгое путешествие. Он поедет с добрыми вестями к Франсиа, и диктатор, без сомнения, с радостью примет его и вручит давно обещанную награду. Таким образом, Вальдец намеревался с утра пуститься в путь через пустыню Чако.

Наступила полночь. Слышен был только полет ночных птах, и по временам с берегов озера доносился крик уток. Все обитатели тольдерии заснули, и только одно человеческое существо бодрствовало во всем индейском населении — пленница.

Одна-одинешенька, в маленьком тольдо, предназначенном для нее, сидела девушка у кровати, покрытой звериными шкурами. Восковая свеча бросала свой слабый свет на печальные черты ее лица и на смятую одежду.

Могла ли она спать после всего, что произошло перед ее глазами? Каждый раз, как она закрывала глаза, перед ней вставала трагическая картина смерти ее отца, пораженного копьем Рубино Вальдеца. Она снова видела перед собой кроткую фигуру своего отца, составлявшую такой поразительный контраст с гнусным убийцей; она вспоминала свою мать, своего любимого брата, думала о товарище детских игр, храбром Циприано. Что-то они теперь делают? Какая судьба постигла их?

Она сидела на постели, но ей и в голову не приходило лечь на нее. Прошлую ночь, истощенная усталостью, она отдохнула несколько минут: ее силы и энергия были потрясены путешествием и предшествовавшими ему событиями; но эту ночь, когда индейцы, улегшись в свои гамаки и на тростниковые циновки, заснули крепким сном, она еще не смыкала глаз.

Ее никто не караулил. К чему? Кому придет в голову, что молодая девушка, еще почти дитя, на столько сотен миль отделенная от всякого жилья, попытается бежать? Она и не помышляла об этом. Когда же случайно подобная мысль приходила ей в голову, она отгоняла ее как не имеющую смысла.

Единственная женщина назначена была караулить ее, но и та, успокоенная ее молодостью, удалялась обыкновенно на ночь в соседнее тольдо, рядом с Франческой, чему последняя была очень рада. Одиночество давало ей возможность думать о своем горе, не встречая на себе взгляда караулившей ее женщины, против которой она, впрочем, ничего не имела. Индианка, казалось, уважала ее скорбь и оставляла ее одну предаваться своему горю.

Поэтому она сильно удивилась, когда, подняв голову, заметила стоящую перед собой, с выражением сострадания на лице, высокую красивую девушку, которая, приложив палец к губам, призывала ее этим знаком к молчанию.

Сначала Франческа приняла это неожиданное явление за призрак. Каким образом эта девушка могла проникнуть к ней так незаметно? Кто она и чего она хочет? Франческа не испугалась; ее гордое и храброе сердце не знало этого чувства, да, наконец, самая смерть разве не была бы теперь благодеянием для нее!

С минуту обе девушки разглядывали друг друга. Каждая, казалось, спрашивала себя, какая разница существует между ними.

Прибывшая была немного выше ростом, чем пленница, и, казалось, на год или на два старше ее; обе они представляли собой полный контраст: Франческа вся была воплощенная чистота и невинность, индианка же, не менее ее прекрасная, всем своим видом выражала мрачную энергию, смягченную, впрочем, хитростью и осторожностью; это была Насена.

Глава XX

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Франческа, глядя на индианку, припоминала, что лицо ее было ей не совсем незнакомо! В самом деле, она видела ее, и не раз, хотя, правда, давно, в то время, когда племя товасов жило на берегу Пилькомайо, но встречи их были непродолжительны. Насена лучше знала парагвайку. Оттого ли, что индианка была старше ее, или причиной этому было простое любопытство, но Насена лучше запомнила лицо Франчески.

Когда они стояли так молча одна перед другой, им пришли на память все подробности их прежних встреч.

— Франческа не узнает Насену? Или из памяти молодой девушки успели изгладиться воспоминания детства? — спросила Насена.

— Франческа узнала Насену, — ответила девушка на наречии товасов. — Насена выросла, стала высокой и красавицей!

Странная улыбка с оттенком грусти была ответом на слова Франчески, но затем, когда спокойствие вернулось к ней,