Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV-XX вв. - Джон Патрик Бальфур

Это эффектное разрушение барьеров между Востоком и Западом не слишком приветствовал султан Абдул Хамид. Внешняя политика его империи становилась все больше изоляционистской, как и личная жизнь — уединенной. Он постепенно отворачивался от западных держав, которые оставили его сражаться в одиночестве в последней войне с Россией, а их мотивы вызывали у него недоверие. Он был особенно обижен на Британию, которая, по его мнению, предала его, отказавшись поддержать в войне. Она довела его страну до банкротства, свела к нулю его собственный экономический суверенитет, а ее консулы постоянно вмешивались во внутренние дела империи, настаивая на нежелательных реформах в провинциях. Он испытывал «почти что ужас перед мистером Гладстоном», который в 1880 году вернулся к власти и который, в свою очередь, считал правительство султана «бездонной пропастью мошенничества и лжи».

В 1885 году, когда к власти в Британии снова пришли тори, британский посол, сэр Уильям Уайт, сообщил лорду Солс бери о полной потере влияния в Порте правительств Лондона, Парижа и Вены. «Их слишком много консультировали раньше, и теперь советы оставляются без внимания и даже воспринимаются в штыки, если не с презрением. Ноты и обращения получают уклончивые ответы или вообще игнорируются». Абдул Хамид повернулся от своих традиционных союзников к России, своему традиционному врагу. Ее искусная располагающая тактика находила все больший отклик в Порте. Еще более важным представлялось то, что султан обратился к новому источнику поддержки в лице усиливающейся Германии, где все еще главенствовал Бисмарк. Теперь Германия стала активной союзницей России и Австрии в Тройственном союзе трех императоров. Довольно скоро германское влияние проявилось в Порте прибытием германских офицеров для тренировки и развития османской армии.

После Берлина Абдул Хамид прибег к тактике проволочек в выполнении условий договора. Его первой неудачей в 1880 году стала Черногория (Монтенегро), которую договор признал независимым государством с выходом к Адриатическому морю — портом Антивари (Бар). Для того чтобы не стал военной базой русских, он был уступлен при условии, что не будет использоваться военными кораблями. Теперь Абдул Хамид решительно отказался сдать порт. Его отказ спровоцировал демонстрацию перед ним военно-морских кораблей европейских держав, которую он тоже проигнорировал. В конце концов Британия через посла Гладстона — виконта Гошена — пригрозила, что, если султан не починится, британские корабли займут другой важный турецкий порт. Как позже выяснилось, речь шла о Смирне. Абдул Хамид продолжал упорствовать, но в тот вечер дал волю гневу. Охваченный яростью, он заявил, что желал бы видеть Лондон уничтоженным. Но когда британский флот уже готовился выйти в море, в последний момент была замечена лодка, отошедшая от берега с чиновником на борту. Султан сдался.

Аналогичные задержки, инициированные Йылдызом, сопровождали установление границ Греции, которые были передвинуты конгрессом, поскольку греки воздержались от войны. Здесь тактика Абдул Хамида, основанная на разобщенности между державами, оказалась более эффективной. Он отверг предложение уступить Греции всю Фессалию и Эпир. После длительных переговоров, во время которых была мобилизована греческая армия, он договорился, что уступит грекам Фессалию, но только треть Эпира — за исключением регионов, заселенных мусульманами. Но Греция так и не получила Крит, на что рассчитывала.

В отношении Болгарии, своего ближайшего европейского соседа, султан оказался менее напористым. Здесь после Берлинского договора создалась ситуация, при которой у него появилось несколько шансов вмешаться — одновременно по условиям договора и в интересах своей империи. Но всякий раз он предпочитал — проявляя невиданную пассивность — не делать ничего. В автономном княжестве Северной Болгарии, за Балканским хребтом, первоначально казалось, что влияние «России-освободительницы» окажется преобладающим. Ее правителем был Александр Баттенбергский, надлежащим образом выбранный Болгарской ассамблеей, которую он впоследствии распустил. Вначале он пользовался поддержкой русских, который были силой, стоявшей за его троном, и проводил тактику натравливания одного князя на другого от имени царя. Но Александр обладал германским презрением к русским и противился их господству, жалуясь, что весь «сброд из России собрался здесь и осквернил страну». Да и болгары не стали долго терпеть чужеземных надсмотрщиков с их бестактностью, деспотизмом и диктаторским вмешательством в дела вроде бы либерального правительства. Не сменили ли они одну форму рабства на другую, освободившись от подчинения туркам, как райя, только для того, чтобы русские относились к ним как к презренным азиатам? Довольно скоро болгары прониклись самыми лучшими чувствами к Баттенбергу, назвав его Александром Освободителем. Его портреты вешали в домах, и по всей стране стал распространяться националистический призыв «Болгария для болгар».

Так зародилось движение за объединение двух болгарских государств, северного и южного, созданных согласно берлинскому решению. К югу от Балканского хребта располагалась более богатая территория Восточной Румелии, автономное Болгарское государство, оставшееся под протекторатом султана. Русские войска оставались там до тех пор, пока не была введена конституция. Затем Абдул Хамид назначил христианского губернатора — некоего Гавриил-пашу. По прибытии в Филиппополь он обменял официальную турецкую феску на болгарский колпак. Националисты терпели его только из страха, что султан может ввести войска в Румелию, как следовало из договора, и нанести поражение болгарской армии, от которой они зависели.

Тем не менее они неустанно стремились к единству, и турки поспешили опередить это требование, узаконив свое право вето в румелийском законодательстве. Тем временем султан издал провокационный указ, запрещающий вывешивание болгарского флага. Народ упрямо продолжал поднимать его в Филиппополе, своей столице, и болгарские войска, не встречая сопротивления, осуществили «бескровную революцию», сопровождающуюся призывами «Да здравствует союз!». Через несколько дней Александр, по настоянию лидера повстанцев Стамболова, вошел в Филиппополь, где был провозглашен правителем Восточной Румелии, и ассамблея восторженно одобрила союз. Тем временем турецкого губернатора Гавриил-пашу провели по улицам в шутовской торжественной процессии и переправили через границу к туркам, где он мог вернуться к более привычной для него феске.

Это было оскорбление Османской империи, которое к тому же явилось открытым нарушением Берлинского договора. Болгары приготовились защищаться, уверенные, что султан, выступавший против объединения, пожелает восстановить свои права и вышлет турецкие войска. Но войска так и не пришли. Абдул Хамид дал понять, что опасается повторения болгарской резни, которую может начать недисциплинированная солдатня, и не хочет снова вызывать гнев великих держав. Он принял fait accompli, назначил князя Александра правителем Восточной Румелии сроком на пять лет, и отныне ассамблеям обоих государств предстояло собираться вместе в Софии.

Превращение Болгарии в такое большое государство разожгло завистливое возмущение ее соседки Сербии, правитель которой, князь Милан, потребовал территориальной компенсации и затем предпринял наступление с запада через болгарскую границу. Болгары оказались в невыгодном положении, поскольку русские, возмущенные успехом Александра, отозвали всех своих офицеров-инструкторов из болгарской армии. Тем не менее, подогреваемые националистическим рвением, ведомые князем Александром, который командовал ими и воодушевлял, болгары упорно сопротивлялись более опытным сербским войскам. За три дня боев на перевале Сливница, что по дороге на Софию, они оттеснили сербов за пограничную линию и теперь могли начать наступление на Белград. В этой ситуации Австрия, как покровитель Сербии, вмешалась, чтобы восстановить мир, и статус-кво возобновилось. Таким, спасшим ее от поражения сербами, которое могло привести к навязыванию ей австро-венгерского протектората, было победоносное крещение огнем болгарской нации.