Десять десятилетий - Борис Ефимов

Прервав на полуслове этот разговор, я ринулся вверх по крутым улицам, то и дело превращавшимся в не менее крутые лестницы. И вот я на площади Сокодовер. Быстро осматриваюсь вокруг, чтобы сообразить, где склон холма, на котором «мексиканский коммунист Мигель Мартинес» (он же — советский журналист Михаил Кольцов) в группе республиканских бойцов поднимался к стенам замка, где на этих склонах он с пистолетом в руке пытался остановить их отступление под огнем фашистов, где ворота монастыря, в который они скатились, чтобы начать новый штурм. Ничего этого я не нашел… С тяжелым чувством посмотрел на помпезный мемориал, воздвигнутый на этом месте во славу торжествующего фашизма, и бегом пустился в обратный путь. Я поспел вовремя. Все уже сидели в автобусе. Ждали только меня. Дон Паскуаль посмотрел на меня с непередаваемо-ироническим выражением лица и дал сигнал к отъезду.

…Отправляя нашу группу в поездку по Испании, вице-президент Академии художеств Владимир Кеменов, незадолго до того сам там побывавший, провел с нами руководящую и наставительную беседу. Он подчеркнул при этом необходимость с нашей стороны высокой бдительности в общении с безыдейным, формалистическим, декадентским западным искусством, а пуще всего рекомендовал опасаться пагубного влияния скандально-сенсационного творчества сюрреалиста Сальвадора Дали. Он не скрыл при этом, что наше неосторожное поведение в этом плане может поставить под угрозу наличие у него партийного билета. Мы, как могли, заверили его в нашей верности социалистическому реализму. В пути даже родились куплеты, которые мы распевали в автобусе на мотив «Не кочегары мы, не плотники…»:

Естественно, нашим воззрениям в изобразительном искусстве нисколько не противоречило восхищение в мадридской галерее «Прадо» полотнами Веласкеса, Гойи, Мурильо, других великих мастеров. Мы не «сбились с пути», даже посетив в Барселоне музей-выставку такого сложного, противоречивого и одиозного для мэтров нашей Академии художника, как Пикассо. Этот музей находится на улице Монкада, узкой, тенистой и несмотря на жару, приятно прохладной. Здесь в одном из самых горделивых, мрачноватых снаружи особняков, которые некогда занимали знатные патрицианские фамилии города, и находятся произведения великого испанца, в основном жившего во Франции. Этот факт сам собой красноречиво свидетельствует о знаменательных переменах в политическом климате Испании: пришло время, когда стало невозможно и нелепо игнорировать имя всемирно прославленного художника-коммуниста, непримиримого противника франкистского режима. Бесчисленные картины, этюды, рисунки с трудом вмещаются в рамки громадной экспозиции. Но здесь отсутствует произведение, несомненно, в биографии Пикассо главное и самое известное — картина «Герника». Весьма необычна и парадоксальна история этого полотна. Напомню, что Герника — это название маленького испанского городка, варварски уничтоженного в дни гражданской войны налетом германской, гитлеровской авиации. Отказавшись от малейших элементов натурализма в трактовке этого события, Пикассо смог в предельно условных метафорических образах сконцентрировать страшную нечеловеческую сущность фашизма, его апокалипсически жуткое лицо.

Еще в разгар гражданской войны республиканское правительство обратилось к Пикассо с просьбой написать картину о трагедии Герники для павильона Испании на всемирной выставке 1937 года в Париже. Всего несколько недель напряженной, вдохновенной, неистовой работы понадобилось художнику для создания «Герники», и она была с огромным успехом показана в Париже. После поражения Республики картину переправили в Нью-Йорк и поместили в музее Гуггенхейма, где она привлекала огромный интерес. А дальше произошло неожиданное: картиной, проникнутой непримиримой ненавистью к фашизму, заинтересовался сам испанский диктатор Франко. Он официально потребовал возвращения ее в Испанию, как «собственности Испанского государства, на средства испанского народа оплаченной». Узнав об этом, Пикассо опубликовал завещательное распоряжение, в котором объявил, что никакой оплаты за «Гернику» он не получал, что картина таким образом является его личной собственностью и он завещает ее Испании, когда в стране «будут восстановлены демократические порядки и общественные свободы». «Герника» осталась в Нью-Йорке, но после смерти Франко разгорелся ожесточенный спор между музеями и городами, претендующими на обладание «Герникой». Спорили в основном мадридский «Прадо» и барселонский музей, каждый весьма убедительно доказывал свои права. Тут в спор вступила третья сторона, утверждавшая, что, по справедливости, «Герника» должна принадлежать… самой Гернике — городу, заново отстроенному. Насколько я знаю, победил в этом споре почетный и престижный музей «Прадо».

…К распеваемой нами в автобусе песне прибавился вскоре еще один куплет:

Да, да… Несмотря на заботливое предостережение Кеменова и с риском для его партбилета, мы имели встречу с «пресловутым» Сальвадором Дали. Правда, не с ним лично, но с местом, непосредственно с ним связанным и чрезвычайно любопытным, в родном его городке Фигерас у самой границы с Францией. Еще в Барселоне нам сказал дон Паскуаль, что, если мы пожелаем, то представляется возможность посетить в дополнение к программе и «Театро-музео» Сальвадора Дали. Мы несколько растерянно переглянулись. Что за штука такая «Театро-музео», мы не поняли, но, посоветовавшись, согласились. И вот мы в Фигерасе, где в начале века родился гений сюрреализма, скромно поведавший на вернисаже одной из своих выставок, что во все времена истории человечества мир живописи не знал ничего подобного его творчеству. Дали купил местный театр и превратил его в прижизненный мемориал своей собственной персоны. Здание «Театро-музео» сразу же огорошило нас своим фасадом, щедро украшенным безголовыми манекенами из магазинов готового платья и предметами сантехнического оборудования — унитазами, умывальниками, писсуарами. Открытия «музео» уже дожидалась длиннющая очередь посетителей и среди них множество детей, которые, как я потом убедился, получали в «Театро-музео» особое и искреннее удовольствие, носясь по залам и со смехом разглядывая многочисленные диковинки. И неудивительно — здесь столько курьезных экспонатов, которые заняли бы достойное место в любой кунсткамере или увеселительном парке аттракционов. Вот, например, овальный зал, в центре которого — нечто вроде диванчика с блестящей ярко-пунцовой обивкой. На некотором расстоянии от диванчика висят пышные драпировки из рыжевато-золотистых веревок. Между драпировками симметрично расположены два сильно увеличенных кинокадра беспредметного содержания. Для того, чтобы понять, что все это означает, надо включиться в очередь, подняться по специальной лесенке и взглянуть сверху с лестничной площадки. И тогда окажется, что диванчик — это накрашенные женские губы, рыжие веревки — это прическа, кинокадры — сильно подведенные глаза, а все вместе — портрет знаменитой американской кинозвезды Мэрилин Монро.