Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

Вид Парижа. — Вынужденный отдых. — Пятьдесят тысяч Титиров под сенью бука. — Последний виконт

[…] Да, республика могла быть прекрасной… могла — когда бы не республиканцы.

А покамест Париж печален. Кто не был в городе три месяца, сегодня его бы не узнал. Самые богатые кварталы приводят на память Гоморру — проклятый город, жителей которого тайно предупредили о грядущем истреблении[645].

Прекрасные квартиры в больших особняках пусты; владельцы их перебрались на антресоли или на третий этаж, в укромные комнатки, более соответствующие нынешним нравам. Лучше чувствовать себя скромным гражданином в уютной маленькой квартирке, чем важным барином в жилище роскошном, но неопрятном. Никто не устраивает приемов; все живут отшельниками. Многие продали свое серебро Монетному двору, чтобы оплатить зимние долги; теперь, в ожидании перемены к лучшему, они пользуются посудой из неизвестного металла, состав которого по оригинальности оставил далеко позади огненной памяти коринфский сплав[646]!

В некоторых салонах женщины вдруг являются в роскошных туалетах; но как безрадостно это зрелище! Дамы носят платья из тяжелых зимних материй, потому что им не на что купить легкие весенние ткани. За ослепительной роскошью скрывается нищета.

На Елисейских Полях кое-где вдруг показываются, как прежде, элегантные всадники, но вид у них не торжествующий, а скучный, как у делового человека перед решающим свиданием; гарцуя на ретивых скакунах, они смотрят кругом серьезно и уныло, и в глазах у них написано: этого коня мне нужно продать, я езжу на нем не для удовольствия, а для привлечения покупателей.

Блестящих экипажей нет и в помине. Все, что движется по улицам, имеет вид экипажей наемных. Иллюзия полная. Кучера и лакеи одеты донельзя вольно: на них рединготы с шалевым воротником, цветастые жилеты, пасторальные галстуки. Прислугу не отличить от господ. Можно подумать, что целое семейство отправляется за город. Дядюшка сидит на козлах, любезный юный кузен, лишь только экипаж остановится, помогает родственницам выйти. Хорошие манеры сделались почти опасны; старым слугам отказывают от места по той причине, что они держатся чересчур достойно, и нанимают за полцены прислугу из деревни; результат: те, кто служили в богатых и знатных домах, выброшены на улицу. Объявив, что хорошие манеры — преступление, вы их разоряете; умение себя вести, знание света были их капиталом; вы все это отменили — но что предложили взамен? Многоумные экономисты, до тех пор пока вы не заведете реальных ценностей, которых хватит на всех, не разрушайте ценности искусственные; утешительные вымыслы рождает не одна поэзия.

Титулы, которые вы упразднили[647], были ценностью искусственной; и тем не менее титул заменял целое состояние; если молодой человек был беден, но носил титул маркиза, он мог жениться на богатой девице, желавшей сделаться маркизой; вы у него этот шанс отняли. Неужели вам нет дела до всех этих честолюбивых мечтаний, которые вы так безжалостно разрушили? А как быть с теми несчастными женщинами, которые вышли замуж за недоумков ради того, чтобы стать графинями? Их судьба вас не волнует? Между тем она достойна сожаления: жены перестали быть графинями, но мужья-то остались недоумками!.. Этот титул не властна отменить даже революция.

В солнечные дни Париж обретает праздничный вид, который способен ввести в заблуждение иностранцев. На бульварах полно народу; по утрам целые толпы прогуливаются там с прелестным спокойствием, точь-в-точь как блаженные тени, у которых нет иного дела, кроме как вечно бродить по загробному Элизиуму. Но как страшен этот вынужденный покой! ведь это не отдых трудящегося, а праздность нищего. Фабрикант прогуливается, потому что фабрика его ничего не производит! Торговец прогуливается, потому что ему нечем торговать! Рабочий прогуливается, потому что он не работает! Эти трое прогуливаются порознь, а потом встречаются и после встречи продолжают прогулку с видом еще более печальным, чем прежде. Лавки закрываются в восемь вечера. Стоит ли тратить масло и газ на освещение товаров, которые никто не покупает? Торговцы закрывают лавки и опять-таки отправляются на прогулку; идет гулять и сторож, охранявший лавку в течение дня.

Нынче прогулка — единственное занятие парижан. Две недели назад пятьдесят тысяч работников и работниц отправились прогуляться в Булонский лес и растянулись там в тени дерев, точь-в-точь как Вергилиевы пастушки… Вообразите только это зрелище: пятьдесят тысяч Титиров, предающихся праздным грезам под сенью бука!

О Melibcee, Ledru hœc otia fecit[648].

[…]

О новых модах мы говорить не станем; мы не смеем соперничать с Временным правительством. Последние два месяца нарядами занимается только оно. Оно ввело вышитые воротники для лицеистов, остроконечные шляпы для парижских полицейских, красную кайму для жандармов, круглые помпоны для национальных гвардейцев, белые жилеты с грозными рогами для представителей народа и для самого себя; оно изобрело мундиры и наряды для всех разрядов общества; отдадим ему справедливость: за исключением бедняков, оно одело всех поголовно. Следует заметить, что прославленные торговые дома прониклись республиканским духом: от их щедрот всякий может прикупить элегантности по бросовым ценам. Бодран предлагает роскошные капоты по двадцать франков за штуку; на улице Шоссе-д’Антен прелестное платье обойдется вам в восемь франков, за шерстяную шаль просят всего три франка. Говорят, что портнихи собираются основать ассоциацию… Впрочем, подробнее мы расскажем вам об этом в следующем фельетоне.

Мы сказали «фельетон»!.. Неужели это правда! неужели мы снова примемся сочинять фельетоны — ведь мы так радовались возможности помолчать, мы столько раз давали себе клятву больше ничего никогда не писать! Но когда говорить становится опасно, молчать невозможно; в дни борьбы лень оборачивается трусостью; она теряет всякую прелесть и, более того, всякий смысл, ибо ей начинают сопутствовать угрызения совести, а угрызения совести для ленивого ума — та же работа. Итак, соберемся с силами и продолжим сражение; мы слабы, но будем грозным соперником; мы не укрыты броней, но не скрываемся под маской; наша хилая рука не удержит меча, но против лицемеров у нас припасено оружие страшнейшее — яркий факел.