Конан Дойл - Максим Чертанов

Оливер Лодж признал их справедливыми. Но Дойл признавать не хотел. Разоблачениям своих прежних товарищей он не поверил и немедленно написал горячую статью «Факты в защиту спиритической фотографии», которую затем воспроизвел в отдельной главе «Истории спиритизма». Фактыто все были как раз против. Но доктор, несмотря на свою любовь к фактам, отрицал любые факты, если они ему были не по душе.

В своей работе он перечислил более десятка фотографов, которые представляли снимки призраков начиная с 1861 года, – все они были, разумеется, честнейшие люди, включая тех из них, кто признался в мошенничестве, – их просто насильно вынудили поступить так. А вот те люди, которые фотографам не верили, – либо невежды, либо сознательные фальсификаторы. Комиссия общества была против Хоупа «в заговоре». Дойл сам лично общался с Хоупом и с другим фотографом из Кру, миссис Дин; оба безусловно обладали медиумическими способностями. Однажды, правда, миссис Дин таки подменила коробку с пластинками, которую ей дали проверяющие, на другую, где на все пластинки были заранее нанесены изображения «призраков». Но кто виноват? Виноваты те, кто принуждал ее демонстрировать свои способности постоянно, а ведь медиум тоже человек и может устать. Подумаешь, один раз она сжульничала, это не значит, что она жульничает всегда; а хотя бы и всегда, из этого отнюдь не следует, что жульничают Хоуп и другие. Что же касается Хоупа, доктор лично давал ему пластинки, наблюдал за его работой, сам проявлял фотографии и ручается словом джентльмена, что подмены быть не могло.

В конечном итоге Дойл, защищая Хоупа, поссорился с руководством общества и отказался от дальнейшего членства в нем. Впоследствии он писал об обществе в раздраженном тоне, обвиняя его членов в склонности доверять недобросовестным людям. Забавно, что его противник Гарри Прайс вышел из общества примерно по тем же причинам.

Доктор обычно гневался на тех людей, которые отвергали спиритизм априори, не пытаясь изучить явления, о которых шла речь; но он также гневался на тех, кто, изучив эти явления, пришел к противоположным, чем он, выводам. Спустя 11 лет Прайс, переживший Дойла, разыскал одну из помощниц Хоупа, которая дала ему дополнительные доказательства мошенничества знаменитого фотографа. Прайс сожалел о том, что у него не было этих доказательств тогда, в 1922-м; если бы он мог предъявить их Дойлу, дружба могла бы сохраниться. Однако доктор вполне мог остаться глух и к этим доказательствам: он умел быть глухим, когда хотел. Прайс говорил о Дойле с большой нежностью: «Среди всех известных людей, являющихся приверженцами спиритизма, он, вероятно, был самым некритичным. Его крайнее легковерие приводило в отчаяние его коллег, однако все они относились к нему с глубочайшим уважением благодаря его абсолютной честности. Бедный, дорогой, милый, доверчивый Дойл! В его огромном теле жила душа ребенка».

В октябре в Британии снова сменилось правительство. Перед Парижской мирной конференцией 1919—1920 годов Ллойд Джордж одержал победу, но потом популярность правительства стала уменьшаться: бюджетные траты вызвали возмущение и критику консерваторов, строгие меры экономии – недовольство радикалов, плачевным оставалось положение в Ирландии. Неудачной оказалась и внешняя политика. В октябре 1922-го Ллойд Джордж вынужден был подать в отставку, а новым премьер-министром стал консерватор Бонар Лоу. Дойл никогда не питал к бывшему премьеру большой симпатии, но и Лоу ему не особенно нравился; он продолжал симпатизировать Черчиллю и предпочел бы видеть во главе правительства именно его. Но Черчилль, покинувший военное министерство после того, как Британия была вынуждена признать советское правительство, впервые с 1900 года потерпел поражение на выборах. Особая ирония судьбы заключалась в том, что удачливым соперником Черчилля на выборах стал... бывший друг доктора Дойла – Эдмунд Морель, баллотировавшийся от партии лейбористов.

Вряд ли доктор злился на Мореля, но неудача Черчилля его очень расстроила. Он не потерял интереса к политике. Но в конце года в его жизни произошло событие, которое затмило все земные дела: он познакомился с существом, чье мнение обо всем происходящем на нашей планете будет для него отныне гораздо более важным, чем чье-либо другое.

«10 декабря 1922 года.

Дж. К. Д. и А. К. Д.

Моя мать прибыла.

– Я счастлива, мой милый сын. Все мы знаем и любим Вас. Спасибо за то, что Вы помните обо мне. (Мы в тот день собирались положить цветы на ее могилу.) Я не хотела часто беспокоить Вас и отвлекать от Ваших занятий. Ваш духовный руководитель – очень высокоразвитый дух. Он будет помогать Вам и инструктировать Вас. Его имя – Финеас. Он умер тысячи лет тому назад на Востоке. Он хочет сказать Вам, мой дорогой, что Вы должны исполнить большую работу на Земле. Он будет говорить с Вами.

– Мы – братья. Ваша жена оказывает нам неоценимую помощь.

– Скажите, должны ли мы снова ехать в Америку?

– Это – желание Бога. Вы должны ехать».

Это цитата из книги «Финеас говорит», в которой Дойл пятью годами позднее обобщит многочисленные разговоры с высокоразвитым духом Финеасом, которому его представила Мэри Дойл, а также с другим духом, Юлиусом, с которым Финеас, в свою очередь, его познакомил. Несмотря на то, что Финеас умер «тысячи лет тому назад на Востоке», он изъяснялся исключительно на современном английском – но это можно отнести на счет его разносторонней образованности.

Дойл отмечает, что все духи – все как один, включая высокопоставленного Финеаса, – каждый раз выражали глубочайшую признательность доброй леди Конан Дойл[41] за помощь в общении. Свекровь благодарна, пасынок благодарен, деверь благодарен; конечно же только злой человек объяснит редкость визитов Иннеса тем, что братьев связывало множество воспоминаний, о которых леди могла не знать и боялась попасть впросак. Вот только первая жена доктора почему-то ни разу на сеансы Джин не пришла – удивительный факт! И никогда не придет. Плохо звали?

Как бы то ни было, благородный Финеас и леди Конан Дойл помогли доктору выдержать удар, который сама же леди своим незнанием еврейской письменности и спровоцировала – полутора месяцами ранее Гудини опубликовал в газете «Нью-Йорк сан» большую статью, где высказывал все, что он думает по поводу спиритизма вообще и четы Дойлов в частности: «На подобных сеансах мне никогда не довелось видеть или слышать что-либо, что могло бы меня убедить в возможности общения с умершими». Другие американские издания перепечатывали статью. (Потому-то Дойл и спрашивал Финеаса, нужно ли ему снова ехать в Америку, где общественность настраивают против него и его жены.) Финеас успокоил доктора на этот счет. Но в перепалку с Гудини тот все же вступил: как публичную, так и частную. Он написал иллюзионисту: «Вы получили все необходимые доказательства; если Вы их не принимаете, я не намерен впредь обсуждать с Вами этот вопрос». И тем не менее продолжал обсуждать.

Они написали друг другу множество писем: Дойл ругался, Гудини замечал, что доктор сам призывал всех к правдивости и искренности и ему, Гудини, не совсем понятно то раздражение, в которое Дойла привело честное и открытое высказывание человеком своего личного мнения. В начале 1923-го Гудини стал членом Американского научного комитета по расследованию спиритических явлений, что вызвало очередной приступ ярости у Дойла: «Вы не можете заседать в этом комитете и быть беспристрастным. Позиция его предвзятая. Все эти комиссии – жалкий фарс». Комитет разоблачил очередную шарлатанку, выдававшую себя за медиума – Мину Крэндон; Дойл был в ужасном гневе. Он верил Мине. Он безоговорочно верил всем, кто ему не противоречил, – любому фокуснику, любому фотографу. Где была его логика, куда девалась дедукция? Почему то и другое не отказывало ему, когда он составлял очередную петицию по делу Слейтера или писал рассказы о Холмсе, по-прежнему блистающие ясностью? «Если бы не эти странные припадки, – говорит один из персонажей „Человека на четвереньках“, – я бы сказал, что он никогда еще не был так энергичен и бодр, а ум его так светел. И все же это не он, это не тот человек, которого мы знали». Не тот человек?