Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

Подробно изложил императору то гнусное обращение, которому я вчера подвергся в «Колониальном доме». «Я не верю, — заявил Наполеон, — чтобы во всех армиях Европы можно было бы найти человека со столь подлым характером. Это же верх гнусности для офицера, старшего по званию, официально оскорблять подчинённого офицера. Нрав этого человека делает его похожим на субъекта, поражённого неизлечимым болезненным зудом: он постоянно нуждается в том, чтобы обо что-то тереться.

Но независимо от присущего ему от природы состояния постоянной тревоги, он явно вынашивает намерение, прибегая к грубому языку и к скверному обращению с вами, вызвать у вас крайнее раздражение, вплоть до потери вами официального уважения к нему как к губернатору. Тогда такого рода ваше поведение он представит как акт физического воздействия по отношению к нему и возбудит против вас дело о посягательстве на него как на лицо, занимающее официальную должность. Вы находитесь в очень опасной ситуации. У него есть свидетель, который является его креатурой. Он подпишет всё, что ему продиктует губернатор, поскольку, как и у губернатора, у него нет ни капли совести, ни воли. В качестве оправдания вы можете привести только ваши собственные слова. Но поведение этого человека, пытавшегося сделать из вас шпиона за счёт подлого отношения к вам и бесконечных оскорблений в ваш адрес, настолько необычно, что люди, не знающие его, с трудом смогут поверить вам. Я не вижу для вас иного выхода, кроме того, что вы должны придерживаться при общении с ним абсолютного молчания. Слушайте то, что он будет вам говорить, и отвечайте только на вопросы, связанные с медицинскими темами. На другие его вопросы не отвечайте. Он имеет право ждать от вас ответы на медицинские вопросы. Но на все остальные отвечайте: «Я не знаю» или «Это не моё дело».

20 февраля. Был подвергнут новым допросам со стороны сэра Хадсона Лоу. На этот раз мне посчастливилось покинуть его дом, не получив очередную порцию оскорбительной брани.

23 февраля. Сегодня Киприани пожаловался на воспаление кишечника. С того момента, когда он пожаловался мне на заболевание, симптомы его болезни значительно усилились, в частности, у него началось обильное кровотечение.

Его положили в тёплую ванну, и ему была оказана помощь в виде сильнодействующих лекарств, которые обычно применяются в подобных случаях. Однако наступило только временное облегчение состояния больного; неблагоприятные симптомы возобновились с угрожающей силой. Вскоре стало очевидно, что его жизнь находится в непосредственной опасности. В связи с этим для помощи и консультации были приглашены другие врачи. Тем не менее, всё оказалось бесполезным, и быстрое развитие болезни неумолимо вело Киприани к его кончине. Сам Киприани, хотя и сознавал грозившую ему опасность, сохранял удивительное хладнокровие и самообладание. Наполеон, чувствовавший особую привязанность к нему как к своему земляку и как к человеку, беззаветно преданному ему, очень беспокоился о состоянии здоровья Киприани, желая ему скорейшего выздоровления, и постоянно спрашивал о ходе его болезни.

25 февраля Киприани был в том состоянии, в котором часто находятся больные, страдающие от того же заболевания. Он почувствовал некоторое облегчение; но было сомнительно, было ли оно результатом ослабления болезни или это было прекращение болей, которое предшествует кончине больного в связи с начавшейся гангреной. Я придерживался последнего мнения; но пока не всё было ясно. Киприани находился в состоянии чрезвычайной слабости. Через короткие интервалы времени ему давали еду, которую держали в тарелке на его животе. В течение всего дня я постоянно докладывал Наполеону о состоянии больного, в том числе я поделился с ним своими сомнениями о причинах ослабления заболевания Киприани. В двенадцать часов ночи Наполеон вызвал меня к себе. Я доложил ему, что Киприани лежит в состоянии некоторого помрачения сознания. «Я думаю, что моё появление перед беднягой Киприани, — сказал Наполеон, — может подействовать как стимул для дремлющей природы и разбудить её, чтобы возобновить её усилия, которые смогут, в конце концов, преодолеть болезнь и спасти больного». Он постарался пояснить свою мысль примером того, какой эффект, подобный электрическому шоку, производило во многих случаях его появление на поле сражения в самое критическое время и в самые критические моменты.

Я ответил, что Киприани всё ещё в сознании, и что я знаю, что любовь и благоговение, которые он испытывает к своему господину, столь велики, что в том случае, если Наполеон появится перед ним, Киприани сделает попытку приподняться с постели. Это усилие, учитывая его слабое состояние, по всей вероятности, может вызвать у него обморок. Во время обморока его душа, которая уже находится между небом и землей, вполне возможно, покинет тело.

После этого и других объяснений состояния Киприани Наполеон неохотно согласился с моим мнением, что ему не следует осуществлять этот эксперимент. Он заявил, что в таких случаях мастера своего дела являются лучшими судьями.

В десять часов следующего утра очевидные симптомы наступавшей смерти стали слишком явными, и около четырёх часов дня бедняга Киприани был причислен к числу умерших.

Киприани был человеком, обладавшим большими, но не до конца развитыми способностями. Будучи очень хитрым, внешне он производил впечатление человека открытого и искреннего. Однако у него было очень много хороших качеств. Он был щедрым и доброжелательным. Подобно большинству своих земляков, он был верным другом и злейшим врагом. Ему был присущ сильный национальный дух. В принципе, он был республиканцем и проявлял к Наполеону больше преданности во времена его неудач, чем в годы величия. Он пользовался у Наполеона исключительным доверием. Если бы он получил образование в молодые годы, то он мог бы стать заметной фигурой в революции. Прежде чем он стал жаловаться на плохое самочувствие, он уже был нездоров несколько дней, в течение которых, по всей вероятности, скрытый воспалительный процесс прогрессировал. К могиле[65] его тело провожали графы Бертран и Монтолон, я и все члены обслуживающего персонала, кто мог присутствовать. Киприани настолько уважали на острове Святой Елены, что несколько из наиболее почтенных жителей острова и ряд офицеров 66-го пехотного полка добровольно присоединились к похоронной процессии. Если бы его похоронили в пределах зоны передвижения французов, то Наполеон также присутствовал бы на похоронах.

Немедленно после похорон я доложил Наполеону о том, как они проходили. Наполеон задумчиво спросил: «Где сейчас находится его душа? Возможно, отправилась в Рим, чтобы повидаться с женой и ребёнком, прежде чем начать долгий последний путь».

За несколько дней до своей кончины Киприани рассказал мне, что вскоре после того, как губернатор осуществил на практике свои суровые меры в отношении обитателей Лонгвуда, было замечено, что Сантини, отличавшийся весёлым нравом, на глазах у всех резко изменился, став задумчивым и каким-то подавленным. Однажды он зашёл в комнату Киприани и признался ему в том, что он вынашивает намерение убить губернатора, как только тот появится в Лонгвуде. Киприани спросил его, не сошёл ли он с ума, и попытался отговорить его от этой попытки, призвав на помощь все аргументы, которые он мог привести против этой затеи. Хотя Киприани всегда оказывал большое влияние на Сантини, но в данном случае тот оставался непреклонным в своём решении, сопровождая своё заявление множеством клятв, присущих низшим слоям итальянского общества. Он зарядил свою двустволку боевыми патронами, которыми он намеревался предать смерти губернатора и затем покончить с собой. Киприани, поняв, что его аргументы бесполезны, пошёл к Наполеону и рассказал тому о планах Сантини. Император немедленно послал за Сантини, расспросил его, и тот признался во всём. Тогда Наполеон приказал ему, уже как император, даже и не думать о совершении покушения на сэра Хадсона Лоу. Наполеону удалось заставить Сантини отказаться от своего плана, хотя Сантини сделал это явно неохотно. Сантини обладал весьма решительным характером и был храбр, как лев. Помимо того, что он мастерски владел кинжалом, он очень метко стрелял из огнестрельного оружия. Не было никаких сомнений в том, что, если бы ему не запретили, он осуществил бы свои намерения в отношении губернатора.