Преступники. Факел сатаны - Анатолий Алексеевич Безуглов

которая является ему во снах. Герой отправляется в город поступать в летное училище. Там есть и другое учебное заведение, где готовят артистов для эстрады. В него подала документы девушка из провинции, встреча с которой показала, что они предназначены друг для друга. Если у паренька с поступлением все складывается удачно, то девушка срезается на первом же туре. Конечно, слезы, отчаяние. И тогда влюбленный юноша предлагает своей Джульетте план покорения сердца жестокого председателя отборочной комиссии. Будущий летчик заманивает его в городской сад, где на летней площадке выступает его избранница. Следующее ее «выступление» проходит на банкете по случаю юбилея большого начальника, отвечающего за искусство. В результате этих и других забавных уловок председатель экзаменационной комиссии покорен талантом девушки. И, отправляясь в свой первый учебный полет, пылкий Ромео просит инструктора, управляющего самолетом, пролететь над зданием, где в балетном классе девушка делает первые шаги к вершинам мастерства… Титры режиссер поместил в самом конце фильма. Так что только через полтора часа майор узнал то, ради чего приехал. Артистку звали Лайма Кирсанова.

– А что, – сказал Велехов, когда зажегся свет, – неплохая картина. Весело смотрится, легко…

– И странно, что не пошла, – развел руками Жаров. – Пойдемте, поговорим у меня в кабинете.

Когда они шли по коридору, Борис Иванович бубнил мелодию песенки, которая проходила лейтмотивом через весь фильм. Он усадил гостя в кресло, а сам устроился за письменным столом.

– Так расточительно относиться к своему богатству – просто преступление! – неожиданно горячо произнес Жаров.

– О чем вы? – не понял майор.

– О таких, как Кирсанова… фактура сексбомбы, приятный голос, пластика! Ей–богу, где–нибудь на Западе из нее сделали бы суперзвезду, а у нас так и не проявилась… Правильно сказал Пушкин: и догадал же черт меня родиться в России с душой и талантом! – Он махнул рукой. – Да мало ли таких Кирсановых? Вспомните Гурченко. Сверкнула и погасла на много лет…

– Ей, по–моему, грех жаловаться, – заметил Велехов. – Смотрел я в субботу телевизор. По одной программе Гурченко играет в фильме о войне, по другой показывают водевиль с ней, по третьей у нее берет интервью Никита Михалков…

– Но ведь лучшие годы ее не снимали, – возразил Жаров. – А Татьяна Самойлова? Я считаю, одна из лучших актрис в мировом кино. А где вы ее видели? В трех–четырех фильмах, не более. Для такого талантища надо было специально писать сценарии, приглашать самых знаменитых режиссеров. – Борис Иванович увидел, что Велехов незаметно поглядывает на часы. – Спешите?

– В общем–то, надо позвонить… Разрешите? – сказал майор.

– Ради Бога.

Оперуполномоченный позвонил в МУР и попросил срочно связать его с Граненой. Дорога была каждая минута.

– Что–нибудь знаете о судьбе режиссера Довгаля? – спросил Велехов.

– К сожалению, нет, – ответил Жаров. – Не знаю и почему запретили «Девушку из моих снов».

– Может, потому, что Довгаль сидел? – высказал предположение Велехов.

– Сидел? – удивился Борис Иванович. – Ну, тогда все понятно. А я–то гадал…

Резко зазвонил телефон. Это дали Южноморск.

– Приветствую вас, Инга Казимировна! – поздоровался майор. – Фамилия, интересующая вас, Кирсанова. Отчество постараюсь разузнать…

Виктор Павлович Жур валялся на диване. Настроение – хоть вешайся. Капитан не мог простить себе, что он, старый сыскной волк, так опростоволосился с Бабухиным.

Наконец пришла с работы жена, привела из яслей Сережку.

– Батюшки мои! – всплеснула Лина руками, увидев забинтованную ногу мужа.

Виктор Павлович с трудом успокоил ее.

– Не волнуйся. Ну, небольшой вывих…

И, чтобы продемонстрировать, что ничего страшного с ним не произошло, прошелся по комнате с палочкой, несколько раз присел на здоровой ноге, подпрыгнул. Сынишка весьма заинтересовался забинтованной ногой папы. Особенно понравилась палка. Сам он только недавно начал ходить и, держась за деревянную подпорку отца, с удовольствием ковылял рядом.

– Вот видишь, – сказал повеселевший Виктор Павлович жене, – пацану забава.

В коридоре прозвучал звонок. Жур двинулся было открывать.

– Сиди уж, инвалид, – сказала Лина, немного пришедшая в себя, и вышла из комнаты.

Вернулась она с незнакомым мужчиной, взяла малыша и удалилась. Гость положил на стол видавший виды портфель.

– Гурий Тихонович Гарнич–Гарницкий, – протянул он руку хозяину.

– А–а, здравствуйте, здравствуйте, – пожал крепкую сухую руку капитан. – Мне говорил о вас по телефону Акатов. Фамилия у вас запоминающаяся.

– Ну и славно, что говорил, – поискал глазами стул оперуполномоченный Одесского управления внутренних дел. – А фамилия действительно редкая, у нас в Одессе не встречал.

– Присаживайтесь на диван, – предложил Виктор Павлович и бухнулся рядом с Гарнич–Гарницким, плохо еще пока справляясь с ногой в повязке. – К обеду как раз подоспели…

– Спасибо за приглашение, но спешу, – вежливо отказался одессит. – Я ведь у вас в городе курортник, отдыхать прибыл. Заодно кое–что привез по службе… Решил не терять время. Поставил в санатории вещи и сразу в управление, а мне сказали, что Денис в командировке, а вы на бюллетене. Захотелось навестить. Без предварительного звонка. Извините…

– Очень хорошо сделали, – обрадовался Жур, которому приятно было сознавать, что он, несмотря на бюллетень, все же при деле.

– Не знаю, правда, – продолжал Гурий Тихонович, – поможет вам или нет… Короче, зашел я вчера днем к Эрмитажу, одному бывшему зэку…

– Я в курсе, – кивнул Жур.

– Думаю: может, он что новенькое узнал для вас? А в его комнате заплаканная племянница, Василиса. Где, спрашиваю, дядя? Она и ошарашивает меня: помер, говорит, Егор Иванович. Только что увезли в морг… Вот те на, думаю… Совсем недавно еще сидели с ним, чаи распивали…

– Старенький был? – поинтересовался Виктор Павлович.

– За семьдесят… Я попросил ее рассказать, что же случилось. Василиса говорит, что накануне вечером дядя был у нее, пятерку просил взаймы на два дня. Она отказала: не денег было жалко, а пить старику нельзя. Егор Иванович обиделся, посчитал, что она просто жмотит. Так осерчал, что даже не сел ужинать. Собрался уходить. Василиса спрашивает: домой? Эрмитаж буркнул, что надо кое с кем встретиться, поговорить. Задание, мол, такое есть… А с утра Василиса схватилась за голову: почему, дура этакая, не дала дядьке пятерку? Ведь выписать может ее из квартиры – и прощай надежда на дядькину жилплощадь!… Побежала в магазин, сама купила бутылку и поспешила к старику. Прибегает, а он лежит на полу, уже окоченел. А в руке – вот это…

Гарнич–Гарницкий открыл портфель, извлек сложенный вчетверо лист бумаги. Когда он его развернул, оказалось – афиша. С нее