Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

– Где ты был? – окликнул Орион отца, как только увидел.

– Странствовал, – отвечал Алверик.

– Отт охотится, – объявил Орион и указал в ту сторону, откуда дул ветер, разгоняя дым.

Зирундерель же не сказала ничего, ибо прочла в глазах Алверика больше, нежели смогла бы узнать при помощи расспросов. Тогда Орион показал отцу шкуру оленя, на которой сидел.

– Отт подстрелил, – сообщил малыш.

Казалось, что магия смыкается вокруг этого лесного костра, где, на сброшенном платье Осени, устлавшем землю многоцветным переливчатым ковром, тихо тлели дрова; но не из Эльфландии явилась магия, и не Зирундерель призвала эти чары при помощи посоха: то была сокровенная магия леса.

Алверик постоял там немного, в молчании глядя на мальчугана и на ведьму у лесного их костра и понимая, что пришло время поведать Ориону о том, что сам он не вполне понимал и что сбивало его с толку даже сейчас. Однако в тот раз Алверик не заговорил на запретную тему; помянув насущные дела Эрла, он повернулся и зашагал к замку, а Зирундерель и ее воспитанник возвратились позже вместе с Оттом.

Войдя в ворота, Алверик приказал подавать на стол, отужинал в одиночестве в просторном зале замка Эрл и все это время размышлял, подбирая слова для предстоящего разговора с сыном. Вечером правитель Эрла поднялся в детскую и поведал мальчугану, что матушка его на время ушла в Эльфландию, во дворец своего отца (о котором поведать можно только в песне). И, не обратив в ту пору внимания на слова Ориона, Алверик довел до конца свою краткую повесть, с которой, собственно, и пришел к сыну, и сообщил, что Эльфландия исчезла.

– Не может того быть, – отозвался Орион. – Я слышу рога Эльфландии всякий день.

– Ты их слышишь? – переспросил Алверик.

– Я слышу, как рога трубят вечерами, – подтвердил мальчик.

Зима спустилась в Эрл и сковала лес; под дыханием ее маленькие веточки неподвижно застыли в морозном воздухе; в долине зима заставила умолкнуть ручей, а в полях, в бычьих угодьях, трава сделалась хрупкой, словно фаянс, и дыхание клубами вырывалось из ноздрей животных, словно дым над бивуаками. Но Орион и теперь уходил в чащи всякий раз, когда Отт соглашался взять его с собою, а иногда отправлялся вместе с Трелем. Когда мальчуган бывал с Оттом, лес оживал чарующей красотою диких зверей, на которых охотился Отт, а в сумраке далеких лощин словно бы таилось гордое великолепие гигантских оленей; когда же Орион сопровождал Треля, лес становился сосредоточием тайны, так что невозможно было даже предположить, что за существа появятся перед тобою в следующую минуту, что за твари рыщут и прячутся за каждым огромным стволом. Какие звери живут в лесу, не ведал даже Трель: многие становились добычей искусного охотника, но кто знает, все ли?

Если же выпадал счастливый вечер и Орион задерживался в лесу допоздна, в тот миг, когда пылающее солнце начинало клониться к горизонту, он всякий раз слышал долгие переливы эльфийских рогов, что трубили где-то за краем земли на востоке, в прохладе сгущающихся сумерек, – переливы далекие и негромкие, словно услышанная во сне побудка. Они играли за лесом, звонкие эти рога, за меловыми холмами, над самым дальним кряжем; и мальчик узнавал в них серебряные рога Эльфландии. Во всем остальном Орион ничем не отличался от прочих смертных; он обладал способностью слышать рога Эльфландии, напевы которых звучат на расстоянии не больше ярда за пределами человеческого слуха, и знал, что это такое, – если закрыть глаза на эти два свойства, сын Алверика до поры оставался самым обыкновенным человеческим ребенком.

Каким образом отзвук рогов Эльфландии проникал сквозь сумеречную преграду и достигал чьего бы то ни было слуха в ведомых нам полях, я понять не в силах; однако Теннисон уверяет, будто даже в наших полях слышен слабый отзвук эльфийских рогов, и думается мне, что, если бы все слова должным образом вдохновленных поэтов принимались на веру, весьма уменьшилось бы число заблуждений наших. Потому, опровергнет ли Наука сей факт либо подтвердит, в вопросе об эльфийских рогах я и впредь намерен руководствоваться строчкой из Теннисона[51].

В те дни Алверик отрешенно бродил по деревне Эрл, и думы его были далеко. Правитель Эрла задерживался у многих дверей, и говорил, и строил планы – неизменно с остановившимся взглядом, словно видел нечто, скрытое от прочих. Он размышлял о далеких горизонтах и о том, последнем, за которым скрывается Эльфландия. Переходя от дома к дому, собирал он небольшой отряд.

Алверик грезил о том, как бы отыскать границу дальше к северу: он намеревался идти все вперед и вперед через ведомые нам поля, зорко оглядывая новые горизонты, пока наконец не доберется до тех мест, откуда Эльфландия не отступила; этому твердо решился он посвятить свои дни.

Пока Лиразель была с ним среди ведомых нам полей, Алверик непрестанно раздумывал о том, как бы сделать жену более земною; теперь же, когда принцесса исчезла, его собственные мысли день ото дня становились все более по-эльфийски странными, и народ начинал уже косо поглядывать на нездешнее выражение его лица. Так, в непрестанных мечтаниях об Эльфландии и эльфийских созданиях, Алверик готовил лошадей и снаряжение и собрал для своего маленького отряда запасы провизии столь огромные, что все, кто видел, не переставали дивиться. Многих звал правитель Эрла присоединиться к необычному походу, но немногие соглашались отправиться вместе с Алвериком в погоню за горизонтами, услышав, куда направляется он. Первым согласился вступить в отряд юноша, которому не повезло в любви; затем явился молодой пастух, которому не привыкать было к скитаниям в безлюдных краях; затем пришел еще один: этому довелось однажды услышать, как пел кто-то в сумерках странную песню; мелодия эта навек обратила мысли селянина к нездешним землям, и порадовался он возможности последовать за своими грезами. Как-то теплым летом полная луна всю ночь напролет светила на уснувшего в сене юношу: после этого он стал угадывать либо видеть наяву то, что, как уверял он, показала ему луна; что бы это ни было, никому более в Эрле не случалось видеть ничего подобного; этот человек тоже присоединился к отряду Алверика сразу, как только позвали его. Много дней прошло, прежде чем Алверику удалось отыскать этих четверых; более никого не удалось ему зазвать, кроме одного помешанного мальчишки; Алверик взял его ходить за лошадьми, ибо паренек отлично понимал лошадей, а те понимали его, хотя никто из мужчин и женщин, кроме его матери, никак не мог найти с несчастным общего языка. Когда Алверик заручился у паренька обещанием пойти с отрядом, мать мальчугана разрыдалась, говоря, что сын – поддержка и опора ее старости; он всегда знает, когда начнутся грозы, и когда улетят ласточки, и какого цвета цветы распустятся из тех семян, что сажает она в саду, знает места, где пауки раскинут свои сети, и древние повести о мухах; она рыдала и повторяла, что Эрл утратит с его уходом гораздо более, нежели догадываются здешние люди. Однако Алверик увел мальчугана с собою; многие уходят так.