Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

Адъютант сухо откозырял. Бедолага казался хрупким, как бокал на ножке. Согласно выведенным Бивеном средним статистическим данным, жить адъютанту оставалось от силы день-два.

Франц забрался в «фольксваген» и взялся за руль. Его пронзило ощущение, будто он встал за штурвал маленького корабля, готового преодолеть все бури, чтобы достичь цели за горизонтом, солнечного берега.

Он тронулся с места и исчез в темноте. Ему удалось скрыть от подчиненного свое возбуждение. Теперь, оставшись один в ночи, он мог дать волю ликованию, пустившись в путь, который растянулся на восемьсот с лишним километров. Бивену предстояло в одиночку проехать вдоль всей линии фронта.

Он прибавил скорость, хотя машину заносило на наледи и лужах грязи. Он чувствовал себя неуязвимым. У него имелось сокровище — нечто сияющее во тьме. Решающая информация, которая стоила всех жаровен в мире, чтобы согреть себе сердце.

— Осколочное ранение. Реберное крыло с переломом трех соседних ребер и параллельной открытой раной…

— Беру, — сказала Минна.

— Осколочное ранение. Открытый перелом лобной кости с кровоточащим повреждением скальпа…

— В сторону.

Врач наклонился и переломил пополам личный жетон, который солдат носил на шее. Одна часть, подвешенная на цепочке, осталась на месте, другая послужит для регистрации смерти. Лицо раненого представляло собой сплошную кровавую кашу, и медик, молодой румын по имени Константин, с трудом нащупал маленький кусочек цинка в этом вязком крошеве.

Минна продолжила обход. Солдаты лежали в грязи, некоторые на носилках, другие прямо на земле, у стен наполовину разрушенной православной церкви, которая служила госпиталем или, скорее, убежищем.

Всякий раз, когда прибывал транспорт с ранеными, молодая женщина, кутаясь в армейскую накидку, приступала к этому зловещему смотру войск. Любая хирургическая операция, требующая более часа времени, исключалась.

— Нижняя конечность раздроблена ниже колена.

— Беру.

Из осторожности она проведет ампутацию выше сустава. Все займет не более тридцати минут. Кстати, она препоручит это румыну, чье искусство владения пилой прогрессировало куда быстрее, чем способность сочувствовать.

— Массивное рассечение лицевого отдела, — продолжил он со своим акцентом землекопа. — Двусторонний перелом костей верхней челюсти, скул, глазниц.

Даже теперь вид некоторых ранений вызывал у нее приступ дурноты. Это разрубленное пополам лицо… На уровне лба череп сдвинулся назад, в то время как глазные дуги выступили вперед, словно оставленные открытыми ящики шкафа.

— В сторону.

Она уже наклонилась над следующим раненым, когда услышала, как жетон упал в маленький жестяной лоток. Умирающим предлагалось довольствоваться этим позвякиванием вместо похоронного колокола.

— Рассечение лобкового симфиза, открытое кровотечение…

Минна даже не дала себе труда взглянуть на тело: вся паховая область превратилась в месиво крови и внутренностей. Можно было бы попытаться провести спасательную операцию, но только в госпитале, достойном этого названия. А не в разрушенной церкви с нулевой асептикой, где оперировали без наркоза.

— В сторону.

Она на мгновение остановилась, переводя дыхание. День едва занялся. Казалось, тьма цепляется за каждую деталь, отказываясь сдавать позиции. Был понедельник, 23 ноября 1942 года. Минна знала это, потому что всегда носила в кармане маленький блокнотик-календарь — нечто вроде ежедневника, выпущенного производителями пива «Лёвенброй». Ее единственная связь с утекающим временем, с вращением Земли. Здесь, в водовороте сшиваемых внутренностей и отрезаемых костей, дни крутились вихрем, увлекая вас в глубины либо безумия, либо смерти — на выбор.

Минна не пошла на войну. Это война вошла в нее. Не очень понимая, каким образом, психиатр попала под мобилизацию и была отправлена сначала в Бельгию в августе сорокового, через год после дела Адлонских Дам, а потом в Данию. Работа особо не напрягала — она занималась только легкоранеными, а еще общим медицинским наблюдением за войсками. Потом в конце сорок первого ее перебросили на Восточный фронт.

Вот тогда она и открыла для себя военную медицину, причем настоящую — варварскую хирургию, ежедневную мясорубку без средств и асептики. Сначала она ассистировала практикам в их конвейерном потрошении, потом мало-помалу сама встала на их место. Сначала ампутации, потом полостная хирургия.

Беспрерывно прибывающие кровавые транспорты не оставили Минне ни выбора, ни времени: она была вынуждена стать хирургом-универсалом. Она едва успевала вечером что-то заучить по книгам, чтобы пополнить профессиональные знания. Ортопедическая хирургия, полостная, дыхательных органов, челюстно-лицевая… Весь день, всю ночь Минна оперировала, отрезала, кромсала, зашивала. Она училась ремеслу, спасая жизни — и теряя их. Увильнуть было невозможно. Или она, или никто.

Сначала ее отправили в Смоленск, потом в Днепропетровск, пока она не оказалась здесь, в предместьях Сталинграда, где оперировала раненых на алтаре, который втащили на хоры. Заливаясь гемоглобином, она мысленно благодарила генератор, чей грохот отчасти перекрывал вопли пациентов, а бензиновые испарения — вонь сырого мяса.

Она оперировала взломанные, как двери, грудные клетки, вырванные лица, бурлящие жидкостями животы, вываливающиеся, как белесые трубы, внутренности. Любые представления о человеческом существе были бы ошибкой — и даже слабостью. Следовало держать в голове только модели и схемы — человеческого организма, рассматриваемого исключительно как механическое устройство, — и стараться сориентироваться в той алой фиброзной каше, которую выкладывали перед ней на операционный стол. И точка.

Рекомендовалось избегать еще одной ошибки: попытки понять и отследить положение на фронте. Ложь, слухи и путаница полновластно царили повсюду, и невозможно было отделить одно от другого. Насколько она все-таки сумела уловить, Гитлер после провала под Москвой обратил свои взгляды на Волгу и Кавказ. Посылая войска в направлении нефтяных месторождений в районе Баку и Грозного, он решил в то же время атаковать Сталинград, чтобы перерезать ось снабжения русских «север — юг». То, что полагали формальностью, превратилось в кошмар для солдат, завязших на все лето в безысходных уличных боях. Шушукались об отходе, разгроме, бегстве…

— Разрез сонной артерии на шейном уровне осколком снаряда, оставшимся в ране…

Минна взорвалась:

— Зачем мне подсовывают людей в таком состоянии? Сколько раз я должна повторять? Мы же только теряем время! Здесь потребуется шесть часов, чтобы хоть что-то сделать! Что за бардак, Scheiße! В сторону!

Она предплечьем потерла лоб — на руках по-прежнему оставались хирургические перчатки, заскорузлые от засохшей крови, — пока за спиной звякал, падая в лоток, EK[185].