История Османской империи. Видение Османа - Кэролайн Финкель

Правление Селима было отмечено и еще одним отходом от традиционной практики ведения дипломатии. Издавна при дворе султана принимали иностранных посланников и с востока, и с запада, но лишь в редких случаях за рубеж направляли своих послов. Известно, что в течение XVIII столетия в европейские столицы было направлено по меньшей мере двадцать дипломатических миссий, пять из которых отправились в Европу в последнее десятилетие этого века. Селим понимал, какие преимущества дает сотрудничество, и учредил постоянные посольства. Первое было открыто в Лондоне в 1793 году, за ним последовали посольства в Вене и Берлине, открытые в 1794 и 1795 годах соответственно. В 1797 году был направлен посол в Париж. Хотя в период между 1793 и 1795 годами Селим явно собирался направить постоянного посла в Санкт-Петербург, однако назначение на эту должность так и не было сделано. Впрочем, бурные события в Европе оказались неблагоприятным условием для эксперимента, а некоторые культурные особенности ислама (такие, как, например, запрет на употребление спиртного) могли только затруднить его проведение в эпоху, когда полное вовлечение посла в общественную жизнь столицы, в которую он был направлен, являлось неотъемлемой частью дипломатического общения. Строгая критика, высказанная Бонапартом в адрес своих министров, которые, по его мнению, должны были «давать хорошие обеды и обращать внимание на женщин», являлась полной противоположностью правилам поведения, принятым в Османской империи, и Селим прекрасно это понимал:

Однако желание Селима стать монархом европейского образца было всепоглощающим. Подобно Мустафе III и Абдул-Хамиду I, он поручал местным и европейским художникам писать его портреты для того, чтобы дарить их членам семьи, которые должны были держать их в своих дворцах. Более того, в 1794 и 1795 годах он давал указания своему послу в Лондоне, Юсуфу Ага-эфенди, заказать семьдесят цветных и черно-белых гравюр со своего портрета для того, чтобы вручить их высокопоставленным сановникам. Он стал первым султаном, который понимал, какую функцию в международной политике выполняют портреты монархов, и заказал у одного лондонского художника альбом с гравюрами всех султанов, а в 1806 году подарил свой портрет Наполеону. Вот что он написал своему великому визирю:

То, как в XVIII столетии структура центральной власти проявила себя в османских провинциях, было не просто результатом ее неспособности урегулировать неизбежные столкновения между интересами центрального правительства и местных элит, но и следствием того, что в последнее десятилетие века проблемы, возникшие по причине столкновения интересов, еще больше обострились из-за того, что в некоторых реформах Селима присутствовал элемент децентрализации, который противоречил основным тенденциям всех предшествующих лет. Так, в провинциях лишь очень немногие были довольны планами формирования и финансирования армии «нового порядка», поскольку это ослабляло недавно возросшую роль провинциальных аристократов в такой области, как вербовка войск, и противоречило их финансовым интересам, так как поступления в казну «новых доходов», которые должны была финансировать армию «нового порядка», частично формировались за счет некоторых налоговых округов, возвращавшихся в собственность государства, когда в них освобождалось место налогового откупщика. Это затрагивало вложения местных аристократов (как группы), так как доступ к финансовым ресурсам давал им возможность оказывать политическое влияние. Изъятие финансовых активов в особенности затронуло те средства, которые были получены через посредничество, поскольку система пожизненных налоговых откупщиков стремилась значительно увеличить количество физических лиц на всех уровнях экономической жизни провинций с помощью долевого участия или побочного сотрудничества с этой системой. По достижении нижних ступеней лестницы местной власти дальнейшее восхождение можно было совершить, либо расширив географию инвестиций, либо распределив их по тем секторам экономики, которые не так тесно связаны с рискованными вложениями центрального правительства (ростовщичество, региональная или даже международная торговля). Добившиеся наибольшего успеха занимали такое место, что могли пренебречь требованиями центрального правительства. Еще больше было тех, кто готовился занять такое же, как они, положение.

Региональное влияние, которое играло свою роль в общем стремлении к определенной автономии провинций, также убеждало в том, что опыт европейских провинций империи весьма отличается от опыта Анатолии и тем более арабских владений. На самом деле опыт каждой провинции был во многом уникальным. В силу своего географического положения балканские территории империи всегда были самыми уязвимыми от вторжения западных держав, а к исходу XVIII столетия османское государство уже не могло надеяться на лояльность значительной части христианского населения своих балканских провинций. Войны, от которых на протяжении многих лет содрогался этот регион, заставили многих искать прибежище во владениях Габсбургов, но даже оставшиеся на месте вполне могли поддаться соблазнительным призывам, раздававшимся с другой стороны границы. Но не только христиане угрожали стабильности балканских территорий: представители местных мусульманских династий, причем как на Балканах, так и в Анатолии, были столь же честолюбивы и восприимчивы к уговорам, исходившим из-за рубежа. Мало чем отличалось и положение в восточной Малой Азии, где преданные центральной власти чиновники все еще оказывали серьезное влияние на значительное шиитское население османских провинций, граничивших с Ираном.

Арабский мир тоже менялся. После провала первых попыток крепко привязать эти территории к центру, который и в географическом, и в культурном смысле был от них слишком далек, османская политика в отношении арабских провинций предполагала компромисс, в основе которого лежала определенная степень лояльности арабских подданных османской династии и государству, а также крепкие узы единой религии. Являясь достаточной гарантией невозможности возникновения сепаратистских тенденций, этот компромисс действовал вплоть до конца XVIII столетия, когда большей степенью независимости, чем та, которой добился боснийский авантюрист Джезар («Мясник») Ахмед-паша в Сирии, располагал только албанец Мехмед Али-паша в Египте после вторжения французов в 1798 году, а обновленческое движение исламского ваххабизма, которое зародилось в Хиджазе в середине 70-х годов XVIII столетия, обладало потенциалом, таившим такую же угрозу, как и появлявшаяся среди балканских христиан склонность к сепаратизму.