Шенгенская история - Андрей Курков

– Ну, что у вас тут? – спросил он на хорошем английском.

Клаудиюс всмотрелся в его лицо, пытаясь понять, откуда он. Повел его к морским свинкам.

– Нет, кролики! – резко отмахнулся от морских свинок старик в костюме. – Покажите кроликов!

Клаудиюс такой английский слышал только по телевизору.

«Наверное, давно здесь живет!» – подумал. Традиционно остановился около трех двухэтажных клеток, в которых обитал разноцветный пушистый молодняк.

– Серый – очень красивый и почти ручной! – приветливо сказал нагнувшемуся к средней клетке старику.

Открыл дверцу, сунул внутрь руку и, схватив за уши молоденького серого кролика, вытащил его наружу. Показал клиенту.

Странно, но старик даже не захотел его погладить. Просто мотнул головой, показывая, что кролик ему не нравится. Присел на корточки, рассматривая других кроликов.

– А там что? – спросил, ткнув рукой на клетку, в которой обитал черный кролик.

– Там – старый кролик! – Клаудиюс думал, что после слова «старый» интерес к этой клетке у клиента пропадет.

Но старик подошел, нагнулся, заглянул внутрь. Опустился на корточки, продолжая внимательно рассматривать Ингриду.

Клаудиюс занервничал.

– Он, то есть она – очень старая, – повторил он. – Скоро умрет, поэтому мы ее сюда отселили…

Старик понимающе закивал. Поднялся на ноги.

– Сколько стоит? – спросил.

– Как все, – ответил Клаудиюс. – Двадцать фунтов!

– Почему «как все»? – Старик поднял прищуренный, недобрый взгляд на продавца кроликов. – Он должен стоить меньше!

У Клаудиюса появилась надежда на счастливый исход дела.

– Нет, цена у всех кроликов одинаковая! Так хозяин сказал.

– Ну да, – вдруг согласился старик. – Старый кролик прожил больше молодых, почему он должен стоить дешевле?.. Хорошо.

– Что «хорошо»? – Клаудиюс испугался.

– Покупаю!

Чувство беспомощности охватило Клаудиюса. Охватило и парализовало. Как это? Зачем старику черный кролик? Надо его отвлечь!

– А вы откуда? – спросил он как можно вежливее.

– Я? – удивился вопросу старик. – Я из Уитстабла.

Эту бывшую рыбацкую деревушку Клаудиюс знал, автобус из Маргейта как раз перед Уитстаблом сворачивал на Кентербери.

– Нет, а до того? – спросил Клаудиюс, пытаясь разговорить старика и заставить его забыть, зачем он сюда пришел, и готовясь рассказать старику, что сам он, Клаудиюс, из Литвы, из Мажейкяя, но уже пожил и в Лондоне, и возле Ишера в графстве Суррей.

– До того? – переспросил старик. – До того я жил в Лондоне.

– А до Лондона? – не унимался Клаудиюс, пытаясь докопаться до корней этого старика, до его настоящей родины. – Вы, наверное, долго жили в Лондоне! Вы так хорошо говорите по-английски!

Глаза старика округлились. Он посмотрел на Клаудиюса сверху вниз, хотя ростом они отличались мало.

– Я родился в Лондоне! – объявил он громогласно. – Я – англичанин!

Клаудиюс перепугался. Ему показалось, что старик вот-вот ударит его!

– Я возьму этого черного! – твердо заявил старик, кивнув на клетку с Ингридой.

– Подождите минутку! Я сейчас! – промямлил Клаудиюс и выбежал.

Заскочил в дом, постучал в двери кабинета поляка. Оттуда тишина. Попробовал открыть, но они были заперты на ключ. Из дверей соседней комнаты на шум выглянула Мира.

– А где Пьётр? – спросил ее Клаудиюс.

– Он по делам! Через час будет. Давай куда-нибудь вечером пойдем?

– Может быть, – сказал ей Клаудиюс с надеждой в глазах. – Мира, там старик-англичанин хочет старого кролика купить!

– Так продай! – не поняла она. – Или он хочет скидку?

Клаудиюс отрицательно мотнул головой. Рассказывать Мире о своих с этим кроликом отношениях ему не хотелось.

– А Беатрис где?

Мира напряглась. Показала рукой себе за спину.

– Ты можешь пару минут не заходить? – попросил Клаудиюс.

Мира поджала губы, но кивнула. Вышла из проема двери в коридор.

Клаудиюс встретился взглядом с Ингридой. Она сидела за столом. Перед ней над чайной чашкой поднимался пар. Справа – открытый лэптоп.

– Послушай, Бэа, – затараторил он. – Там старик-англичанин хочет Ингриду купить! Надо что-то сделать!

Ингрида рассмеялась.

– Да, тебе не везет! Уже вторую теряешь! Что ж делать! Придется продавать! – Она явно над ним издевалась.

– Ты подумай, зачем ему старый кролик? – продолжил Клаудиюс. – Этот старик сам скоро помрет! Мне кажется…

– Что тебе кажется?

Клаудиюс медлил, он чувствовал, что его слова вызовут у Ингриды новый приступ смеха.

– Мне кажется, он просто хочет его съесть, кролика!

Ингрида действительно рассмеялась. Громко и звонко.

– Дурак ты! – бросила ему весело. – Если бы он хотел его съесть, он бы не покупал клетку!

– А он что, клетку купил?

– Ага, она уже в его машине! – Ингрида поднялась, подошла к окну и показала взглядом на фиолетовую «вольво».

Клаудиюс понял, что проиграл. Не прощаясь, вышел в коридор. На ходу кивнул Мире, мол, возвращайся!

Фиолетовая «вольво» уехала, увозя в багажнике клетку с черным кроликом. Клаудиюс проводил машину взглядом и остался стоять у ворот под безразличным, ярким и нетеплым английским апрельским солнцем. Теперь он сам себе казался смешным, смешным и глупым. Он представлял себе, что теперь думает о нем Ингрида, что думает о нем этот старик-англичанин, даже не догадывающийся, что он – первый англичанин, с которым за все время своего пребывания в этом Королевстве разговаривал Клаудиюс.

«Хорошо, что столько месяцев удавалось здесь жить, не сталкиваясь с ними, с англичанами!» – подумал Клаудиюс и, обернувшись лицом к солнцу, зажмурился.

В глазах собирались слезы обиды.

С каждым днем Андрюс замечал за Барборой все новые маленькие странности и, ясное дело, понимал, что причиной их появления являлась беременность. Он слышал, что беременные женщины очень раздражительны и рассеянны, что у них мгновенно меняется настроение, и расстояние от смеха до слез может измеряться секундами. Барби только подтверждала всё это, но одновременно оставалась прежней собой, способной в присутствии старика быть внимательной, вежливой и бойкой. Однако время от времени она возвращалась в спальню и подолгу смотрела на одичавший, заросший сад. Иногда она вздыхала, глядя в окно, и Андрюс понимал, что ее огорчает. Заброшенность. Она вспоминала хутор бабушки, она вспоминала, что там, возле Пренай, где на опушке леса стоит хутор, за которым некому теперь присматривать, стоят рядом еще два таких же пустых и бесхозных. И если соседские хутора не сопротивлялись наступлению леса – там кусты и елки выросли уже между домами и амбарами, заполняя собой потихоньку пространство дворов, то их хутор еще «боролся» за право считаться не брошенным, а «замороженным» на время. Они с мамой последний раз приезжали туда осенью в октябре. Заходили в холодный нетопленый дом. Пили чай. А потом брали топоры и рубили кусты и поросль, наползавшие из леса на их землю. Две женщины с топорами в руках смотрелись, наверное, очень странно, но за ними некому было наблюдать, кроме птиц, сидевших на ветвях ближних к дому деревьев леса и на ветвях их двух старых яблонь. И, наверное, дятел, который всегда стучал со стороны большого старого дуба – их самого мощного лесного соседа, тоже следил за ними, когда они боролись за землю, отвоеванную у леса когда-то давно их предками. Да больше они ничего сделать, в принципе, не могли. Сдать в аренду их землю с хутором или без было некому. Приезжать по выходным на хутор не получалось, да и не очень близок был этот путь от квартиры до хутора. Поэтому и бывали они там только пару раз в году, чтобы проверить: не сгорел ли он и не зарос ли лесной порослью их двор.