И телом, и душой - Екатерина Владимирова

Лена тоже вначале смущалась показывать свои чувства, как и Максим, она действовала неуверенно, но решительно, постепенно, но настойчиво, маленькими шажками приближаясь к черту, за которой он стал бы ей по истине родным. Он чувствовал исходившую от нее теплоту, силу, живость, желание стать к нему еще ближе, чем она уже была. И она робко и несмело раскрывалась перед ним.

Однажды она, решившись, встретила его с работы, разрывая тем самым нить отчуждения, что могла бы вновь между ними повиснуть. Он вышел из здания, решительно направившись в сторону стоянки, а она — идет навстречу, улыбается, светится, горят огнем ее глаза цвета топленого шоколада. А он… он изумлен, он ошарашен. Он не ожидал, но все внутри него встрепенулось, вспорхнуло, взметнулось ввысь, воспарило к небесам. Застыл, врос в землю и едва не рухнул, как подкошенный, на сухой асфальт.

— Лена?… — он даже не знает, что еще сказать, кроме ее имени, произнесенного с придыханием, хрипотцой.

— Я гуляла неподалеку, — проговорила она, подходя к нему. — Мне полезен свежий воздух. И вот решила прийти к тебе, подумала, что все равно недалеко, — она беспечно пожала плечами, а потом взглянула на него с легкой неуверенностью и сомнением. — Ты не против?…

— Нет, нет, что ты!? — он рад, он безумно, он безмерно рад, он счастлив! Он берет ее за руку. — Я рад, что ты пришла, — проговорил он тихо, целуя ее в щеку, а потом медленно спускаясь к губам. — Пойдем, посидим где-нибудь? — предложил импульсивно, спонтанно, даже и не думал об этом вначале. Он хотел прямиком отправиться домой, но сейчас… его дом был рядом с ним.

— Прекрасная мысль, — улыбнулась Лена, сжимая рукой его локоть. — Суши? Французская кухня? Кафе?…

Он смотрит на нее и не верит. Она… шутит? Она… дразнит его? Не может быть!..

Но это не может почудиться, и эти изогнутые брови, линия губ, блестящие глаза.

— Суши, — предлагает он. — Я помню, что ты от них без ума.

Он помнит?… Лена удивлена. Она упомянула это всего лишь раз, и то вскользь, несколько месяцев назад, по телефону. А он запомнил?… Она посмотрела на него и, любуясь его профилем, выговорила:

— Спасибо.

Он промолчал, он ничего не ответил, но его глаза сказали все.

Они постепенно доходили до того, от чего были далеки все эти годы. Они будто заново учились разговаривать друг с другом, обо всем. О глупостях, пустяках, полнейшей бессмыслице и ерунде, но, как ни странно, именно в этих разговорах ни о чем ощущая себя наиболее полными, целыми, глубокими. И, как символично, они теперь очень редко молчали, будто выговаривая все то, что не было ими сказано прежде. Но, если молчали, то это было легкое, воздушное, невесомое молчание. То молчание, когда не нужно слов, хватает и взгляда, прикосновения, подрагивания губ или улыбки.

Он любил смотреть на нее, когда она думала, что он занят работой, погруженный в сводки, числа, договора. Забирая большую часть работы на дом, он, действительно, рассчитывал поработать. Но редко у него это получалось. Он всегда отвлекался на нее. Он будто не мог поверить, что она рядом. Что она с ним теперь и никогда его не бросит. Это все еще казалось робким и хрупким счастьем. Как и их отношение друг к другу было нежным, робким, несмелым, благоговейным.

Однажды, когда Максим уже привычно забрал домой оставшуюся часть работы и сидел в гостиной, погруженный в ноутбук, Лена тихонько и непривередливо заглянула к нему со спины, будто желая о чем-то спросить, а потом доверчиво положила подбородок ему на плечо и тихо поинтересовалась:

— Много работы?

Он вздрогнул от звука ее голоса. Как приятно ощущать на себе ее тепло, слышать ее дыхание…

— Да… — тио проговорил он. — Хотим заключить контракт с «РосЛейдом», но не уверены, что потянем их заказы, — он боялся даже шевелиться, не рискуя спугнуть ее.

Ему так нравилось ощущать ее рядом с собой, так близко, настолько!..

Она промолчала, погружая их в блаженную, кристально чистую тишину, наполненную глубиной чувств.

— Я пирог приготовила, — сказала девушка спустя минуту, две или целую вечность, и приподняла голову с его плеча, а ему захотелось возразить на это кощунственное по отношению к нему движение. — Хочешь?

— Хочу, — прошептал он, поворачиваясь к ней лицом, заглядывая в родные карие глаза.

Лена смотрела на него пристально, внимательно, долго, будто изучая, а потом вдруг стремительно потянулась и коснулась губами его щеки, мягко проведя по коже, на которой тут же остался жаркий след.

Сердце его заколотилось в груди с удвоенной силой. Он отложил ноутбук в сторону, улыбаясь ей, и, легко коснувшись ее щеки подушечками пальцев, наклонился и поцеловал ее в губы.

— Разве так целуют любимую жену? — с притворной обидой и легкой дерзостью проговорила девушка.

А он застыл, не веря. Сердце билось в груди, как пойманная птичка. Да она заигрывает с ним!..

— А как? — прохрипел он внезапно севшим голосом, шепотом, не отрывая взгляда от ее глаз.

— Вот так, — с придыханием прошептала она в ответ ему в губы. И ответила на поцелуй, немного дерзко, страстно, но нежно, почти задохнувшись от счастья, ласки и любви, толкнувшихся в сердце из ее души.

В тот день о приготовленном ею пироге они так и не вспомнили…

Они, не сговариваясь, стали делать друг другу маленькие подарки, мелочь, может быть, глупость, но глупость такая приятная. Особенно, когда видишь восторг и изумление в любимых глазах. Раньше он редко дарил ей цветы, а сейчас, будто устанавливая традицию, делал это каждые три дня. Это необязательно были шикарные букеты, но порой даже маленький букетик из садовых ромашек вызывал в ней умиление. Так однажды она подарила ему записную книгу, шутливо сетуя на то, что он совсем позабыл о работе после ее возвращения, а он подарил ей большую «кубическую» рамку для фотографий из стекла, дразнясь и говоря, что скоро у них появится возможность заполнить ее новыми фотографиями.

Он наслаждался теми отношениями, которые были между ними. Он действительно был счастлив! Он радовался обычным случайностям, мелочам, пустякам, ерунде и глупости, на которую кто-то мог бы не обратить бы внимания. Он научился радоваться вместе с ней!.. Она научила его быть счастливым.

И несмотря ни на что, что-то по-прежнему было не так. Что-то не давало ему покоя. Что?… Казалось, все хорошо, они стали семьей. Настоящей. Той, о которой можно было бы мечтать. Но Максим ощущал в воздухе веяние чего-то… переменного, словно бы неправильного, нелогичного, что-то, чему он не мог дать объяснения. И это его терзало. Рвало душу в клочья, билось в нем подступающей к сердцу болью, и давило, давило, давило… Прижимало, прессовало и вынуждало мучиться от неизвестной, но такой ощутимой… несовершённости. Будто чего-то еще не было им сделано, не было доведено до конца, будто что-то было выполнено, исполнено лишь наполовину. Что это? Он не знал. И неизвестность не столько раздражала, сколько пугала. Неизвестность была страшнее подступающей трагедии, которую ощущаешь каждой клеточкой кожи, потому что кажется, будто она впиталась в тебя, и ты уже пахнешь ею, ее отравляющей неизбежностью и ядовитой неотвратимостью. И это что-то медленно, вяло, иронично смеясь и наращивая темп, приближается, давит, будоражит кровь, вводит в состояние ступора. И все внутри тебя немеет.