Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Не все из планировавшегося в этот номер вошло — так, А. Солженицын предложил главу «Право лечить» из романа «Раковый корпус», однако, как сказано в книге «Бодался теленок с дубом», «ташкентский журнал не поместил ее даже в благотворительном безгонорарном номере»[1542].

Но хватило и вошедшего — 20-тысячный тираж разлетелся мгновенно, журнал невозможно было достать. За ним откомандировывали даже и из Москвы особо доверенных порученцев, знающих толк в настоящей литературе.

Остается гадать, хотел ли К. всего лишь привлечь внимание к самому себе и своему журналу или понимал, что совершает «в общем-то, подвиг»[1543] — подвиг неповиновения. Как бы то ни было, от журнала его в том же году отставили, назначив собственным корреспондентом «Огонька» по Средней Азии и Казахстану. Книги — и стихов, и прозы — еще три десятилетия продолжали выходить, но миг триумфа уже не повторялся. А сам К., — как по свидетельству ташкентских друзей сообщает Э. Шафранская, — «под конец жизни стал украинофилом (его рано ушедшая жена и он сам были украинцами), на стене в его квартире висели портреты Махно и Юлии Тимошенко, которую Костыря называл „наша Жанна д’Арк“»[1544].

Соч.: Слово, звучащее вновь: Стихи и поэмы. Ташкент: Изд-во литературы и искусства, 1984; Штрихи к портрету: Очерки, пьеса. Ташкент: Изд-во литературы и искусства, 1985; Когда рядом друг: Очерки. Ташкент: Узбекистан, 1985.

Лит.: Шафранская Э. Благотворительный номер «Звезды Востока»: Полвека спустя // Знамя. 2017. № 6.

Косцинский (Успенский) Кирилл Владимирович (1915–1984)

Об этой жизни роман бы писать, и непременно авантюрный.

Родился в семье убежденных большевиков, в доме которых в июле 1917 года скрывался от полиции Н. И. Бухарин. Решив связать свою судьбу с армией, закончил Ленинградское пехотное училище и после службы командиром взвода на юге Украины учился на разведотделении Академии имени Фрунзе (1940–1942). Боевое крещение принял еще в составе истребительного батальона Высшей школы РККА под Москвой, а на фронте был разведчиком, которого неоднократно забрасывали в тыл к немцам. Однажды даже попал в гестапо, но сумел бежать. В январе 1943-го вступил, естественно, в ВКП(б), откуда его, впрочем, в августе 1944-го исключили за «антипартийные», то есть чересчур вольные высказывания. Учитывая боевые заслуги, разжалован он, однако, не был, лишь переведен из разведки на должность начальника штаба гвардейского полка и 12 апреля 1945-го, принимая участие в уличных боях в Вене, спас от бессудного расстрела группу антифашистов и среди них, если верить его воспоминаниям, Карла Реннера[1545], который спустя десять дней будет официально провозглашен канцлером Временного правительства, а в декабре 1945-го станет первым президентом Австрийской Республики.

Подполковник, кавалер двух орденов Отечественной войны, многих медалей — таким после демобилизации он пришел в литературу. И, приняв псевдоним К.[1546], стал писать книжки — естественно, о военных приключениях и, надо полагать, безусловно правильные, так что в Союз писателей был принят без проблем. А вот повел он себя столь же безусловно неправильно. Во всяком случае, возвращаться в партию не стал и на собрании ленинградских литераторов, первом же после II съезда советских писателей в декабре 1954 года, недвусмысленно резко высказался и о недопустимости административного руководства искусством, и о перехваленном льстивой критикой романе «Молодость с нами» Вс. Кочетова, тогдашнего руководителя ленинградской писательской организации.

Газета «Ленинградская правда», давая отчет об этом собрании, зорко усмотрела в выступлении К. «дух элементов групповщины» и «нетерпимый тон „проработки“», так что ему бы остановиться. Но он не остановился и осенью 1956-го опять-таки на собрании попытался защитить роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». А когда первый секретарь обкома Ф. Р. Козлов заявил, что «некоторые подонки еще и заступаются за Дудинцева», и среди подонков назвал К., подал за оскорбление в суд.

Судом этот иск, разумеется, принят не был, и предоставлять К. слово на собраниях начальство с тех пор остерегалось. Но есть же ведь, помимо публичной, и жизнь частная, домашняя, и дома «у Кирилла, — рассказывает Д. Бобышев, — собралось сразу три литературных компании: наша с Рейном и Найманом, ереминско-виноградовская и „взрослая“, собственно косцинская»[1547].

В этом, — вспоминает и Г. Горбовский, — очаровательном доме, заставленном книгами, со стенами, завешанными современной живописью, в этой старинной бескрайней коммуналке с двумя входами у Косцинского можно было встретить кого угодно, даже молодого писателя Валентина Пикуля с огромным романом «Океанский патруль» под мышкой, но чаще всего встретить там можно было радость общения, вкусную выпивку, ласкающие самолюбие оценки твоих поэтических опытов[1548].

Говорили здесь, однако, не только о стихах.

Во время венгерских событий, — вернемся к рассказу Д. Бобышева, — его квартира напоминала штаб — если не сопротивления, то интенсивного сочувствия: звучали радиоголоса, на столе были разложены карты Европы. <…> В ту пору я к нему заходил, чтобы узнать, «что слышно из Будапешта», либо же самому сообщить что-нибудь вроде «Имре Надь арестован, конвоирован в Болгарию». <…> На полках кричаще выделялись белогвардейские дневники и воспоминания, это была гордость его коллекции, бледным шрифтом на папиросной бумаге пучился явный самиздат, всюду пестрели корешки нелегальщины[1549].

У Кирилла, — подтверждает Е. Кумпан, — мы все проходили политическое воспитание: я хорошо помню его страстные антисоветские монологи[1550].

Так мало того. Этот «самый знаменитый девиант Ленинградской писательской организации 1950-х гг.» еще и, — как сообщает М. Золотоносов, — «подходил к иностранцам в барах гостиниц и, зная английский язык, вступал с ними в разговоры, не обращая внимания на открытое наблюдение сотрудников КГБ»[1551].

Писательское начальство сокрушалось — мол, К.

юродствует, где придется. Он оскорбляет на собрании старых коммунистов, задает нашим иностранным гостям политически нетактичные вопросы, занимается идейно сомнительными разговорами с молодыми членами Союза и считает, что ему все дозволено на правах «городского сумасшедшего»[1552].

А власть подлинная, чекистская до поры ограничивалась слежкой да сбором компромата. И терпение ее лопнуло лишь тогда, когда «органы» обнаружили (или предположили) связь ленинградца К. и его среды с москвичом А. Гинзбургом и кругом подпольного журнала «Синтаксис».

6 июля 1960 года председатель КГБ А. Н. Шелепин сообщил в ЦК КПСС о намерении привлечь и Гинзбурга, и К. к уголовной ответственности. 11 июля на квартире К. прошел обыск[1553], 19 июля его арестовали[1554], а 3 октября приговорили к 5 годам лишения свободы[1555]. Отсидел он из них в мордовском лагере четыре, и не впустую — начал составлять обширный «Словарь русского нелитературного языка», который и стал его главным занятием на остаток жизни.

Как в Ленинграде[1556], так и в Бостоне,