Будущее - Дмитрий Глуховский

— Нет уже никаких ваших, Хесус. Тебе разве не доложили? Ах, у тебя, наверное, не работает коммуникатор. А тем временем ровно сейчас идет штурм вашего логова в башне «Вертиго», это тоже в новостях. Остался только ты.

Штурм? Разве могут Беатрис и Олаф оказать какое-то сопротивление? Как они вычислили это место так быстро? Запеленговали меня, когда я вызывал отца Андре?

— А моей шкуры вам не видать. Со стен ее соскребать будете. — Пот льется градом со лба Рокаморы. — Я чучела из себя не дам набить, ясно?!

— Риккардо, вы не могли бы попросить всех очистить помещение? — говорит Шрейер куда-то в сторону. — И переключите меня на защищенную линию, будьте добры. Я хотел бы побеседовать с террористом-самоубийцей наедине. Так сказать, психология в действии. Последняя попытка спасти детские жизни.

— Я не хочу смерти этих людей! — кричит Рокамора. — Не верьте ему! И я не самоубийца! Мы все еще можем спастись отсюда! Если кто-то меня слышит… Я всегда боролся и борюсь сейчас за право людей оставаться людьми, за наше право на продолжение рода, за то, чтобы у нас не отнимали детей, чтобы не принуждали делать этот бесчеловечный выбор…

Боком я отхожу к двери. Рокамора не обращает на меня никакого внимания; может, нам удастся выбраться отсюда, пока… Пробую замок. Толкаю медленно, тихо… Дверь не поддается. Придавлена чем-то снаружи.

— Все. Можешь больше не горлопанить, тебя отключили, — перебивает его Шрейер. — Теперь можем поболтать наедине. Ты и я. Ну и твои заложники, конечно, но они не в счет. Ты же их убьешь.

— Мразь! Лжец!

Рокамора с ненавистью глядит на Эла, который кулем сидит в углу, руки связаны, лоб кровит. И оттуда, из Эла, исходит чужой голос, будто он — впавший в прострацию медиум, по которому звонит в наш мир какой-то демон.

— Тридцать лет, Хесус. Тридцать лет ты откладывал наш разговор, а? Ты был очень занят, я понимаю. Ты ведь сражался с системой! Тридцать лет я тебя искал. Ты мастак прятаться. Тридцать лет спасал от меня, людоеда, розовых милых детишек. Чужих детишек. Со своими у тебя как-то не сложилось, а?

— Я…

— И тридцать лет требовал отменить Закон о Выборе. Может, потому что сам не смог сделать правильный выбор, только и всего?

— Я не был обязан… Никто не обязан…

— Потому что ты просто струсил? Повел себя с ней, как обычная сволочь?

— Выключи! Выключи его! — кричит Рокамора Элу.

— Не веди себя как истеричка, — говорит Шрейер. — Ты тридцать лет уходил от этого разговора. Тебе проще сдохнуть, чем поговорить со мной? Знаешь, от чего мне досадно? От того, что она изменила мне с таким трусом. Плевать, что он был жигало и нищеброд. Мне обидно, что она хотела уйти от меня к такому ничтожеству, как ты.

Комната начинает плавиться и проседать, маленький злой пистолет плывет в моих влажных пальцах — и я отвожу его от Рокаморы, чтобы не прервать его, не дослушав.

— Она ведь ждала тебя, Хесус. Ждала все эти четыре года, пока я ее искал. Ты появился хоть раз? Позвонил ей?

Четыре года, повторяю я про себя. Ждала четыре года, пока не…

— Я не хочу об этом говорить! — Рокамора оглядывается на меня, на Эла, на Берту.

— Может быть, ты боялся засады? Но ведь в то время ты вовсе не был террористом номер один! Ты был просто стриптизер, соблазнитель богатых скучающих дам, вонючий нищий кобель. Кобель, который трахнул чужую суку.

— Ты сам виноват, Шрейер! Сам виноват! Это ты довел ее!

— Все кругом виноваты, но только не ты.

— Я ее любил!

— И поэтому оставил ее одну. Она сбежала к тебе от мужа — а ты?

— Что ты с ней сделал?!

— Какой внезапный интерес! Тридцать лет тебе удавалось сдерживать любопытство, а тут вот — подавай тебе все на серебряном блюдечке!

— Я искал! Я пытался их найти!

— И не нашел. Ты, с твоими возможностями, с твоим дружком-взломщиком, — не нашел. Слышишь, Ян? Вот незадача!

Я слышу. Я все слышу и ничего не могу понять. Мое лицо все мокрое, мне кажется, это кровь струится из моих ушей. Берта пялится на меня молча, к одной сиське пристал Хенрик, к другой — моя дочь. Кузнечик прыгает на Рокамору, попадает ему в щеку. Он дергается, рука с эспандером сжимается, я зажмуриваюсь.

— Что ты с ней сделал?!

— Ничего. Я просто вернул ее домой, Хесус. Все остальное с ней сделал ты.

— А ребенок?!

— Ребенок?

— Она ведь родила?!

— Она родила, Хесус. Хотя я очень ее отговаривал. Я был готов ее простить, знаешь? Ведь глупо ревновать жену, с которой прожил пятьдесят лет, к какому-то жигало, к шлюхе в штанах. Избавься от эмбриона, просил я. Убери это из себя, очистись, и мы все забудем. И мы будем жить, как прежде. Ты же не думаешь, что она сбежала ради тебя? Нет, она непременно хотела сохранить чертов эмбрион.

Сохранить чертов эмбрион. Непременно сохранить чертов эмбрион.

Избавься от эмбриона, просил я.

Одними губами я повторяю за Шрейером эти слова.

— Ты продержал ее на цепи пятьдесят лет и хотел продержать еще столько же! Ты ничего не мог ей дать, Шрейер! Она была несчастна с тобой! Она бы не стала…

— Зато ты, конечно, дал ей все.

— Анна мечтала о ребенке!

— Так что ты обрюхатил ее и сбежал. Благодетель. Спасибо тебе.

— Сколько лет она пыталась забеременеть — от тебя?! Она мне рассказывала, она все мне говорила… Ничего ведь не получалось!

— И вот — чудо! Чудо чудное! Святой дух осенил ее! Непорочное зачатие свершилось! То, о чем она молила господа бога, когда думала, что я не слышу! Ребеночек!

— Она думала, что проблема в ней! Думала, что это она бесплодна, поэтому молилась, и… Ты знаешь все это! Ты же знаешь!

— Проблема? Я не вижу никакой проблемы! Не видел тогда и не вижу сейчас! Проблема — это когда потакают своим звериным инстинктам! Проблема — когда не знают, что делать со своей течкой и лезут на первых встречных! Когда воображают себе черт знает что и выдают банальные блядки за божественное вмешательство! Вот что я называю проблемой!

— Это ты ее довел до этого! Ты! До этого помешательства! Она не была такой!

— Какой? Не разговаривала со своим Иисусом так, как будто он ей отвечает? Да, это с ней случилось позже. За эти годы, пока я ее искал. Напомню — я искал ее, я, а не ты, Хесус. И ты смеешь мне говорить, что я ее не любил? Разве станешь так стараться ради женщины, которую не любишь?

— Что ты с ней сделал?!

— То, что должен был сделать любящий мужчина и добропорядочный муж. Я не бросил ее, как ты. Не выгнал из дома. Я заботился о ней до конца, Хесус.

Я слушаю их, замерев, онемев, не вмешиваясь. Я смотрю на Хесуса Рокамору.