«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

Голова у Стивена работает как часы — он все распланировал заранее и решительно отделил главное от второстепенного. Никаких прогулок по Афинам, никаких экскурсий по Акрополю. Возможно, позже, когда вернемся с Пинда, если останется время, но сейчас все уже расписано, билеты на поезд из Афин куплены, так что наутро в путь. До сих пор помню искреннее недоумение на лице Эванса, знатока византийских церквей; даже Бернс, лучше знавший Стивена и его чудачества, был обескуражен такой, мягко говоря, избыточной целеустремленностью.

— Ну на один-то день вы все же могли бы задержаться, — сказал он, — или на полдня. Я бы заехал за вами пораньше, забрал на машине…

Но Стивен его даже не слушал.

— А как на севере с погодой? — спросил он. — Дорога через перевал открыта? Вы проверили?

Я не стала вникать в их разговор, смотреть, как они тычут пальцами в карты, отмечая какие-то горные деревни, потом достают другие карты, крупномасштабные, и обводят карандашом участки дороги; в тот единственный отпущенный мне афинский вечер я хотела сполна насладиться жизнерадостной, непринужденной атмосферой таверны, где мы расположились на ужин. Я с любопытством наклонялась над сотейником и сама выбирала приглянувшийся кусок молодой баранины. Мне нравилось, что за соседними столами громко тараторят и смеются. Оживленная, напористая речь — абсолютно для меня невразумительная — приводила на память атмосферу парижских кафе на Левом берегу. Кто-нибудь вдруг вставал из-за стола, подсаживался к другой компании и продолжал разговор уже там, что-то с жаром доказывая, но спор зачастую тонул в общем хохоте. И все это, подумала я, из века в век творится под тем же небом, в том же теплом, чуть терпком воздухе, в незыблемой, вечной тени афинского Парфенона, и такое же терпкое местное вино как будто бурлит в жилах греков, острословов и циников под стать самому Аристофану.

— А лавка точно будет работать? — допытывался Стивен. — Не закроется, если вдруг похолодает? А автобус из Каламбаки точно ходит через перевал? До самых снежных заносов?

Я поняла, что пора вмешаться, покуда наши друзья не дошли до полного изнеможения. Он и так выжал из них все, что мог.

— Слушай, Стивен, — сказала я, — если перевал закроют, а лавка сгорит дотла, я согласна ночевать под открытым небом, лишь бы ты нашел свою серну. Давай отложим вопросы до утра. Я хочу увидеть Парфенон в лунном свете.

Я настояла на своем. Говорят, теперь на Парфеноне установлена искусственная подсветка и по ночам он смотрится гораздо эффектнее, но тогда все выглядело иначе, и туристов под конец осени было немного. Мои спутники, в том числе муж, были люди воспитанные и тактично помалкивали. Меня, как всякую женщину, зрелище чего-то прекрасного настраивает на сентиментальный лад; но в ту ночь, когда я впервые в жизни увидела Парфенон, я попросту расплакалась. Раньше за мной такого не водилось. Умильно ронять слезы, любуясь на луну и на закат, не в моих привычках. Кстати, луна была не полная, скорее полумесяц. Половинка светящегося диска почему-то привела мне на ум критский лабрис[68]; колонны выступали из полумрака, словно бледные призраки. Какое потрясение испытал бы современный эстет, подумала я, немного успокоившись, доведись ему видеть разноцветье античных времен — раскрашенные глаза, и яркие губы, и все оттенки охристо-красного и синего, и лицезреть гигантскую Афину на пьедестале в нежном свете утренней зари. Даже в те далекие времена государственная религия порождала коммерцию — куплю-продажу голубей и всяких ритуальных побрякушек. И значит, уже тогда человек, чтобы обрести себя, должен был спасаться в лесах и на горах…

— Посмотрели и будет, — сказал Стивен. — Да, красиво, впечатляет, но и вокзал Сент-Панкрас по-своему красив в четыре утра. Просто разный шлейф ассоциаций.

Мы забились в автомобильчик Бернса и поехали назад, в гостиницу.

Рано утром мы отбыли из Афин. На вокзал проводить нас пришли друзья Стивена, все еще расстроенные из-за нашего спешного отъезда. Стивен, разумеется, ни о чем не сожалел. Но я… Это как если бы меня в семнадцать лет силой увозили из Парижа, дав лишь мельком взглянуть на Елисейские Поля. В Афинах, как и в Париже, ощущалось напряженное биение жизни, там витал бодрый, веселый дух, а запруженные людьми утренние улицы удивляли сочетанием активности и праздности.

Под стук колес поезда, увозившего нас на север, Стивен вновь уткнулся в свои карты, а я сидела и смотрела в окно. Вид фессалийских равнин[69] навевал мне мысли о великих армиях прошлого, но для Стивена проплывающий мимо пейзаж означал только то, что расстояние между ним и сернами сокращается с каждой минутой.

На какой-то станции мы сошли и пересели в другой поезд. Где точно, я теперь не помню. Мы видели следы недавнего землетрясения — расколовшиеся пополам жилые дома, груды обломков на месте разрушенных зданий, — но воспринимали все это довольно равнодушно: за время войны глаза привыкли к подобным картинам. Солнце скрылось, зарядил дождь. Земля от дождя побурела, женщины, пряча лицо под платком на манер мусульманок, понуро скребли мотыгами скудную пашню. Мы проезжали пустые полустанки, вдогонку нам неслись крики ослов. Поднялся ветер, в стекла сек косой дождь. Вдалеке я увидела контуры гор и, тронув Стивена за колено, кивнула на окно. Он сверился с картой. Где-то там, за маячившей в тумане грядой, скрывался увенчанный снежной короной исполин — Олимп, твердыня греческих богов. Но такие выси были не для нас. Наш путь лежал на запад, к сернам.

Грязная и мокрая Каламбака, притулившаяся у подножья скальных Метеор, выглядела не слишком соблазнительно. Однако именно здесь нам пришлось сойти. Быстро наведя справки (ломаный греческий Стивена был густо пересыпан итальянскими словами), мы выяснили, что упустили утренний автобус, который в это время года ходил только раз в сутки — вверх по горному серпантину до самого перевала. Но Стивен не намерен был отступать. Если нет автобуса, нужно найти другой транспорт, и в будке станционного кассира собрался военный совет: мы со Стивеном, сам кассир, бородатый осанистый старик, и мужчина помоложе, свояк кассира, случайно проходивший мимо. Все бурно жестикулировали и перекрикивали друг друга, азартно обсуждая, как нам до наступления темноты попасть на перевал.

Наконец на родича кассира снизошло озарение. У его племянника есть машина. Хорошая машина. Надежная, устойчивая на виражах, и даже фары исправные! Втроем мы отправились в кафе отпраздновать удачу за чашкой кофе и рюмкой узо. Тем временем машину племянника подогнали в ближний гараж на заправку. У племянника на глазу было бельмо. Я невольно забеспокоилась, не слишком ли