Западня для ведьмы - Антон Орлов

Это тянулось уже пятый вечер. Надлежало подгадать момент, когда Тейзург откроет Врата Перехода и отправится в другой мир, а он, как назло, безотлучно торчал в Сонхи. Несколько раз уходил в Хиалу, но это не в счет.

Крелдону все это не нравилось до скрежета зубовного. Нарушение официальной клятвы неминуемо вызовет отдачу, и какой она будет – заранее не скажешь. Вдобавок крухутак, поведавший отгадчику о прошлом Тейзурга, упомянул о том, что сонхийские маги в давнюю пору не единожды пытались от него избавиться – и всякий раз сия затея оканчивалась провалом, после чего становилось только хуже. Это продолжалось до тех пор, пока Тейзург сам не убрался из Сонхи.

Не обнадеживает, ни на грош не обнадеживает. Шеро мучило скверное предчувствие. Возможно, у архимагов тоже были предчувствия, но мысли о божественном винце, драгоценных китонских шелках, мешках с кофейными зернами и светильниках дивной красы помогали им глушить тревогу.

Следящие и скрывающие чары, наколдованные Сокровенным Кругом, клубились над бульваром Шляпных Роз густым смогом – незримым, неощутимым, многослойно замаскированным, все до последнего заклинания просчитано и выверено, но вдруг коллега Эдмар все же почувствует неладное?

Из осиянной фонарями темноты до угрюмого толстого мороженщика долетел обрывок фразы:

– Уговорили, пару складских светильников я вам уступлю, но взамен…

«Боги, за что мне такое наказание?! Право же, студенческие волнения и то лучше, чем это…»

Дирвена мучили опасения, что мама, даже очнувшись, навсегда останется вялой, заторможенной, ко всему безразличной, но чары – это не душевное расстройство, и если удалось их без остатка снять, человек вновь становится самим собой.

Сонтобия Кориц чувствовала себя так, словно выздоровела после затяжной болезни. Пребывание у пшоров запомнилось ей, как длинный тягостный сон в белесо-серых тонах. Бытует мнение, что околдованная пшорами жертва ничего не чувствует – это неправда, тоску она ощущала постоянно. Приглушенная тоска была для нее как будто частью внешней среды наравне с пещерным сумраком и несмолкающим шепотом пшоров.

Отвечая на расспросы Таль, Сонтобия рассказала, как попала в Рунду. Она регулярно справлялась о сыне, ради этого подолгу выстаивала в присутственных местах Надзора за Детским Счастьем, безропотно выслушивая уничижительные замечания. Деловитые дамы-попечительницы из Надзора изредка снисходили до величайшего одолжения – что-нибудь ей сообщали, заставляя «жестокосердную и нерадивую мать» сполна осознать, сколь велика оказанная ей милость.

Эти одолжения обычно стоили денег, и в последние годы Сонтобия работала на то, чтобы расплачиваться с суровыми служительницами Детского Счастья за известия о Дирвене. Потом ей сказали, что он утонул (на нее смотрели многозначительно и обвиняюще, со сдержанным негодованием, чтоб у нее не осталось никаких сомнений насчет того, кто виноват в гибели Дирвена), и это ее окончательно подкосило.

Садясь в вагон поезда, она сама не знала, зачем едет в Рунду. Ее туда неудержимо потянуло, и она просто подчинилась единственному побуждению, которое у нее на тот момент было. Остальные желания умерли.

Возможно, пшоры посылают какой-то зов, который могут ощутить лишь те, кто к этому предрасположен? Такую догадку высказала Таль.

– Мама, мы больше не расстанемся, – шмыгнув носом, заверил Дирвен. – Мы уедем далеко отсюда, в другую страну, и сможем там жить, не прячась. А этих теток из Детского Счастья, которые перед тобой выдрючивались, этих гадин… В общем, им лучше никогда со мной не встречаться.

Обратно добирались порознь: Таль и Сонтобия, переодетая в украденную на ферме одежду, путешествовали как барышня из зажиточной семьи и старая прислуга, а Дирвен сопровождал их тайно, используя «Круговерть» и свой опыт, наработанный на заданиях.

Ведьма не подвела – вернула ему маму, и теперь он горел желанием выполнить свою часть уговора: вытащить из висгартской тюрьмы Нинодию Булонг, чего бы это ни стоило. Да он, если понадобится, эту тюрьму по камешкам разнесет, пусть у него и нет сейчас «Рвущего цепи, рушащего стены». Они его попомнят… Впрочем, пусть они лучше не узнают, кто это сделал, надо ведь еще убраться вчетвером из этой благословенной страны великого пшорского счастья.

Зинта разглядывала расставленные на камине вазы – хрупкие, из удивительного перламутрово-зеленоватого фарфора, с изящной узорчатой росписью, наводившей на мысли об одиноких путешествиях через пустынную местность в пору вечерних сумерек. Когда она сказала об этом вслух, Эдмар одобрительно заметил, что она разглядела то, что вложил в свою работу могндоэфрийский художник.

Эти вазы с тонкими горлышками, изогнутыми несимметрично и плавно, словно стебли водорослей, он принес из того мира, где жил в прошлом рождении. По его словам, раньше это были его вазы, но потом их у него конфисковали вместе с загородным домом и всем прочим имуществом. Сейчас дом принадлежал тому самому Эсвегеурглу, который сперва продал, а после возвратил на место любимую колоннаду прежнего владельца. Эдмар пришел и тайком забрал их без спросу: пусть стоят у него на камине. Зинта не знала, как относиться к этому поступку: то ли он по-зложительски украл вазы у теперешнего хозяина, то ли и впрямь вернул свое, тем более что все равно собирается выкупить имение через подставное лицо.

В наборе было четыре вазы разной величины. Она поочередно брала их в руки и рассматривала: сразу видно, что нечеловеческое искусство, и немного печальное, и очень внимательное к изгибам, деталям, переливам окраски.

Гладкие, как стекло. Лишь бы не уронить.

Зинта опять жила у Эдмара. Суно должен был на днях вернуться, но дочери Табинсы, которых до сих пор так и не удалось пристроить замуж, под конец стали вести себя совсем невыносимо. Лекарку не обижали, но между собой скандалили так, что вся улица Розовых Вьюнов была в курсе, кто у кого сманил жениха, который все равно потом куда-то исчез, только его и видели.

– Я, пожалуй, домой, – зевнув, сообщил Эдмар. – А то уже с восьмицу туда не наведывался…

Посреди комнаты начали раскрываться Врата Перехода, и в этот-то момент предпоследняя ваза выскользнула у лекарки из пальцев.

«Госпожа Вероятностей, хоть бы не разбилась…»

Видимо, Двуликой было не до Зинты, а может, она просто не придала значения этой беззвучной мольбе, потому что ваза с темным узором, в котором угадывалась дорога меж причудливых ветвистых деревьев, разлетелась на осколки.

Лекарка вскрикнула. Маг, уже шагнувший в переливающуюся туманную арку, обернулся.

– Я разбила… Эдмар, прости…

На худощавом треугольном лице мелькнуло выражение досады, но в следующий момент он снисходительно улыбнулся.

– Да полно, Зинта, неужели я, по-твоему, не смогу это восстановить?

Осколки собрали в корзину. Зинта уселась на диван, виновато поглядывая на три оставшиеся вазы, а Эдмар вновь направился в центр комнаты. Остановился. Некоторое время постоял. Что-то прошипел.