Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

– Видали вы, – обратился он к Селии, – как этот герой сейчас покатился с забора вниз? Не думаю, чтобы я попал в него. По всей вероятности, нет. Но если бы только они знали, какие жестокие раны может наносить этот наш револьвер, то они подняли бы нас на смех. Но зато шуму-то, шуму сколько!..

Он посмотрел ей прямо в лицо. Это было с его стороны изумительным лицемерием. Опасность была велика, он сознавал ее и все-таки был рад тому, что, делая колоссальные усилия, чтобы понять хоть что-нибудь из того, что он ей говорил, она не замечала, как он ее обнимал. От радостного волнения и в то же время от сознания рискованности положения кровь бросилась ему в лицо.

– Мне хочется сейчас крепко-крепко тебя обнять, – обратился он к ней с серьезностью, которая, казалось, должна была бы на нее подействовать. – Обнять и поцеловать и еще высказать, что я чувствую… Мне хотелось бы сделать это, пока еще не поздно. Но поймешь ли ты меня? То есть сможешь ли ты понять, что я полюбил в тебе каждую частицу, начиная от той земли, на которой ты стоишь? Пожалуйста, не думай, что мною руководит сейчас зверь. Вот именно этого-то я и боюсь. Но мне хотелось бы высказаться перед тобой прежде, чем начнется для меня неравный бой, и именно из-за тебя. А бой этот уже близок, он уже висит над нами, так как они уже расправились с Брэмом и сегодня же сломают или сожгут эту изгородь, расправятся с волками и примутся за эту хижину. А тогда…

Он потихоньку отнял от нее руки. В его взгляде как будто отразилась одна из тех мыслей, которые его так волновали.

– Но ведь ты уже принадлежишь другому… – задумчиво сказал он, отвернувшись к окошку. – Иначе зачем было бы тебе вешаться ему на шею, а ему прижимать тебя к себе, как вот здесь?..

Некоторое время назад он скомкал картинку и бросил ее на пол. Теперь он поднял ее и стал расправлять. Селия не шевельнулась. Она с напряженным вниманием следила за каждым его движением. И когда он снова подошел к ней с картинкой, то ему показалось, что у нее в глазах загорелся новый, тревожный вопрос. Как будто она сразу угадала в Филиппе что-то такое, чего раньше не замечала. И в первый раз он почувствовал от этого смущение. Возможно ли, чтобы она поняла то, что он сейчас перед ней высказывал? Он не мог этому поверить, а между тем… Существует же на свете чисто женская интуиция!..

Он протянул ей рисунок. Она взяла его, некоторое время пристально смотрела на него и наконец подняла на Филиппа глаза. Если она и не понимала его, то, во всяком случае, догадалась.

– Это мой отец, – просто сказала она по-датски, указав пальчиком на мужчину, нарисованного на бумажке.

В этой ее фразе было созвучие с английским языком. Он сразу же ее понял, ему даже показалось, что она произнесла ее по-английски.

– Твой… отец? – воскликнул он.

Она утвердительно кивнула ему головой.

– Да, – повторила она. – Это мой отец!

Точно гора свалилась с плеч Филиппа.

– Уф!.. – произнес он с облегчением и, чтобы замаскировать свое волнение, весело спросил ее: – Селия, а нет ли у тебя еще патронов для этого пугача? Поищи-ка! Хочется пострелять на весь мир!

Филипп позабыл и о Брэме, и об ожидавших по ту сторону изгороди эскимосах, и о безнадежности положения. Так, значит, это ее отец! Ему вдруг захотелось кричать, схватить Селию на руки и заплясать с нею вокруг избушки. Но происшедшая в ней перемена сразу же сдержала его и заставила вспомнить о приличиях. Он побоялся, как бы эти ее лучистые голубые глаза, которые только что смотрели на него с такой удивленной и вопросительной серьезностью, не загорелись вдруг огоньком подозрительности, а может быть, даже и страха, если бы он зашел слишком далеко. Он сообразил, что слишком уж ясно подчеркнул перед ней свою радость, когда она сказала, что нарисованный на бумажке человек – ее отец. Она не могла не обратить на это внимания. Тем не менее он об этом не жалел. Он чувствовал невыразимую радость при одной только мысли о том, что у всякой женщины, под каким бы солнцем она ни родилась, есть, по крайней мере, одна эмоция, которую можно понять и без всяких слов. Ведь в то время, когда он говорил ей то, чего она все равно не понимала, он ясно читал у нее по лицу все ее сокровенные мысли. Он был уверен в этом. Потому-то он и заговорил о патронах.

Но их больше не оказалось. Селия объяснила это ему мимикой. В их распоряжении было всего только четыре патрона, оставшиеся еще в револьвере. Впрочем, это открытие его не очень смутило. Он предпочел бы этому игрушечному пугачу хорошую дубину. И он стал оглядываться по сторонам, стараясь подыскать что-нибудь такое, на что он мог бы наложить руки. Взгляд его упал на стоявшую у стены постель Брэма. Он подбежал к ней, выворотил из нее целую перекладину фута четыре длиной и стал размахивать ею во все стороны, чтобы испробовать ее вес и возможную силу удара.

– Теперь я готов! – воскликнул он. – Если только они нас не подожгут, то им ни за что не пройти к нам через эту дверь. Я обещаю тебе это, Селия. Клянусь тебе в этом!

Она взглянула на него, и на щеках у нее вспыхнул румянец. Она поняла, что он готов к бою, и это сразу же освободило ее от всякого страха, и она звонко засмеялась. Он обернулся к ней, и вдруг что-то подкатило ему к самому горлу: она еще ни разу не смотрела на него так, как сейчас, и показалась ему писаной красавицей. Он опустил дубину и протянул к ней руку.

– Дай руку, Селия, – обратился он к ней. – Я бесконечно рад, что мы поняли друг друга!

Она тотчас же подала ему руку, и, несмотря на то, что смерть уже бродила у них под боком, они радостно улыбнулись прямо в глаза друг другу. После этого она отправилась к себе в комнату, и Филипп не видел ее целых полчаса.

За эти полчаса он более спокойно оценил положение. Обстановка создавалась чрезвычайно серьезная, и виной этому была сама Селия. Ведь если бы он не послушался ее и поступил бы так, как считал необходимым, то есть если бы он захватил Брэма живьем или отправил бы его на тот свет, то обстоятельства сложились бы совершенно иначе, чем теперь. Пока Селия находилась в своей комнатке, Филипп старался изучить движения волков внутри двора. Незадолго перед этим он обдумывал способ, как бы от них освободиться, а теперь невольно стал считать их своей самой надежной защитой. Он был уверен, что они дадут ему тотчас же знать о том моменте, когда эскимосы снова приблизятся к забору. Но вернутся ли они назад? И сколько их? Тот факт, что только один человек нападал на всех волков, был, пожалуй, довольно убедительным доказательством того, что число эскимосов было незначительно. И если это действительно было так, то оставалась только одна возможность спастись – это немедленное бегство из избушки. А между ее дверью и свободой лесов оставались еще семь лютых волков Джонсона!

Филипп с гневом вытащил из кармана револьвер Селии. В нем оставались всего только четыре заряда. Но какая от них польза? Они не больше смогут остановить волков, чем булавочные уколы. В сущности, какая польза и от дубины? Филипп мог бы вступить в бой с двумя или тремя волками, но с семью… И он искренне проклял Брэма.