Скала Прощания - Тэд Уильямс

Нет, осознал он через мгновение, дело не только в изменении ветра. Скорее это было ощущение, что все мироздание слегка повернулось — пугающее ощущение, вызвавшее приступ головокружения. В детстве он, бывало, кружился, кружился, потом останавливался, а мир продолжал вращаться вокруг него. Этот приступ был очень похож на то состояние, однако вращение мира сейчас было спокойным, напоминающим движение раскрывающихся лепестков цветка.

Бессловесная легкая мелодия Адиту перешла в песнопение на незнакомом языке ситхи, затем постепенно снова превратилось в глубокие вздохи. Тусклый свет, сочившийся через ветви заснеженных деревьев, приобрел какой-то более теплый оттенок, еле заметный тон, добавивший к серому голубизну и золото. Молчание затягивалось.

— Это волшебство? — собственный голос, нарушивший тишину, показался Саймону ослиным ревом. Он тотчас же осознал свою глупость. Голова Адиту качнулась в его сторону, но выражение ее лица не было гневным.

— Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь, — промолвила она. — Так мы находим тайные места, а Джао э-Тинукай — такое тайное место. Но в самих словах нет никакой силы, если ты об этом спрашиваешь. Их можно произносить на любом языке. Они лишь помогают ищущему припомнить определенные знаки, определенные тропы. Если под волшебством ты имел в вицу что-то иное, мне жаль тебя разочаровывать. — Особого сожаления лицо ее, однако, не выражало. Там снова мелькнула лукавая улыбка.

— Мне не следовало прерывать тебя, — пробормотал Саймон. — Я часто просил своего друга доктора Моргенса научить меня волшебству. А он никогда этого не делал. — Вспомнив о старом ученом, он моментально увидел солнечное утро в пыльных покоях доктора, услышал его бормотание, его разговор с самим собою, пока Саймон занимался уборкой. Это воспоминание вызвало мгновенный укол сожаления: все это в прошлом.

— Моргенс… — сказала. Адиту задумчиво. — Я однажды видела его, когда он был в гостях у моего дяди. Он был очень привлекательным молодым человеком.

— Молодым человеком? — Саймон снова уставился на ее тонкое эфемерное лицо. — Доктор Моргенс?

Ситхи внезапно снова стала серьезной.

— Мы больше не можем медлить. Хочешь, я буду петь на твоем языке? От этого не будет большего вреда, чем тот, что мы сейчас приносим, ты и я.

— Вред? — это совершенно сбило его с толку, но Адиту приняла свою прежнюю позу. Он вдруг почувствовал, что нужно ответить быстро, а то дверь закроется. — Да, пожалуйста, на моем языке.

Она привстала на цыпочки, как птичка на ветке. Сделав несколько ровных вздохов, она начала свои причитания. Постепенно слова песни стали различимы: неуклюжие громоздкие звуки вестерлинга приобретали мягкость и мелодичность, слова сливались и как бы перетекали друг в друга, как тающий воск.

Глаз грезящего змея зелен,

— пела она. Глаза ее были устремлены на сосульки, которые свисали драгоценными вымпелами с ветвей умирающего дерева. Огонь, который не был заметен в приглушенном свете солнца, искрился в их глубине.

И серебристо-лунный след за ним,

И только Женщина с сетью способна видеть

Сокровенные цели его пути.

Рука Адиту застыла в воздухе на несколько мгновений, прежде чем Саймон понял, что она предназначается ему. Он ухватился за ее пальцы рукой в перчатке, но она выпростала их. На миг ему показалось, что он ее неправильно понял, что он позволил себе какую-то неуместную вольность в отношении этого златоглазого создания, но когда ее пальцы стали нетерпеливо сжиматься и разжиматься, он сообразил, что требуется его обнаженная рука. Он зубами стянул кожаную рукавицу, затем сжал ее тонкую руку своими пальцами, теплыми и влажными. Она ласково, но твердо освободила свою руку, скользнула ладонью по его руке, затем обхватила ее прохладными пальцами. Тряхнув головой, как разбуженная кошечка, она повторила пропетые ею раньше слова:

Глаз грезящего змея зелен,

И серебристо-лунный след за ним,

И только Женщина с сетью способна видеть

Сокровенные цели его пути.

Адиту вела его вперед; пригнувшись, они прошли под деревом с гроздьями сосулек. Крепкий, сдобренный снегом ветер, впивавшийся ему в лицо, вызывал слезы на глазах. Лес вдруг предстал пред ним в своем искаженном виде, как будто Саймон заточен в одну из сосулек и выглядывает из нее на окружающий мир. Он слышал скрип своих сапог на снегу, но звук этот казался страшно далеким, как если бы голова его плыла высоко над верхушками деревьев.

Сын ветра носит синюю корону,

Из кроличьей шкурки его сапоги.

Адиту все мурлыкала свою песню. Они шли по лесу, но это движение было похоже скорее на парение или плавание.

Его с небес не видит Мать-Луна,

Но внемлет его тихому дыханью…

Они повернули и спустились в подобие оврага, где росли вечнозеленые кустарники: их ветви казались Саймону руками, готовыми обнять обоих путников, ухватиться за них, удушить своим сильным терпким запахом. Смолистые иглы налипали на штаны. Ветер, шептавший меж качающихся ветвей, стал более влажным, но по-прежнему оставался знобяще-холодным.

На панцире Старой Черепахи желтая пыль.

Адиту замедлила шаг перед грядой темно-коричневых камней, которые торчали из-под снега на дне оврага подобно стене разрушенного дома. Пока она стояла и пела перед этими камнями, лучи солнца, прорвавшиеся сквозь ветви, вдруг изменили угол падения: тени в трещинах камней стали глубже, затем переполнили расселины, как вышедшая из берегов река, скользнули по поверхности камней, будто лучи закатного солнца, которое спешит на покой.

Он разгуливает в глубине,

— слышался ее речитатив. —

И, укрывшись под сухим камнем,

В нежной тени считает удары своего сердца…

Они обогнули каменную гряду и неожиданно оказались перед идущей под уклон тропой. Более мелкие камни — не только темные, но бледно-розовые, песочно-желтые — проглядывали из-под снега. Зелень деревьев здесь была более темной, в их ветвях пело множество птиц. Дыхание зимы ощущалось гораздо меньше.

Казалось, они не просто преодолели какое-то расстояние, но переместились из одного дня в другой, как будто двигались под прямыми углами к привычному миру, перемещаясь беспрепятственно, подобно ангелам, которые, как было известно Саймону, могут летать тут и там по воле Божией. Как все это возможно?

Глядя сквозь деревья на безрадостное серое небо и держась за руку Адиту, Саймон подумал, что, возможно, он и вправду умер. А что если это потустороннее создание, чьи глаза способны видеть то, что недоступно его взору, сопровождает его душу в последний путь, а его безжизненное тело лежит где-то в лесу и его постепенно заносит снег?

А в раю тепло? — подумал он рассеянно.

Он потер лицо свободной рукой, и ощущение боли на потрескавшейся от мороза коже несколько успокоило его. Как бы то ни было, он мог идти лишь туда, куда его вели. Он был даже рад этой беспомощности, которая не давала ему освободить руку из руки Адиту: это было так же невозможно, как оторвать от тела собственную голову.