Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

Зинины слова: «Не забрал еще заявление?» Он так и подпрыгнул на постели. «Не забрал еще, не забрал еще, не забрал еще?..» — слышалось ему со всех сторон. Володя спрыгнул с постели, начал метаться по комнате, никак не мог найти то брюки, то рубашку, то носок…

— Что с тобой? Случилось что-нибудь?

Володя словно не слышал. «Какая еще свадьба, какая жена? — спрашивал он себя. — Не хочу, ничего не хочу, не хочу!.. Ах, дурак, дурак, осел, болван, ничтожество! — ругал он себя. — Свадьбу решил играть, хорошим захотелось быть, семью создать, игрушечки там, погремушечки, обеды, упреки, скука… Нет, к черту все! Никаких свадеб, никаких семей, никаких заявлений… Теперь она у меня попляшет, теперь нечем ей будет козырять. Никого уже не родишь, не выгонишь теперь с милиционером… Ишь чего придумала, милицию позвала, опозорить решила будущего муженька… Ну, погоди, не бывать по-твоему! Ничего не хочу, ни семей никаких, ни детишек, ничего…»

Выскочив на улицу, он остановил такси, и машина понеслась по адресу. «Быстрей, быстрей!..» — торопил он шофера; тот лишь кивал головой.

Около здания загса такси круто развернулось, завизжали тормоза. Володя, не дожидаясь полной остановки, выскочил из машины; перепрыгивая через ступеньки, побежал по крыльцу вверх, дернул со всего маху дверь… и встал как вкопанный. Дверь не открывалась. Он начал дергать ее, стучать в дверь.

— Да поздно уже, — спокойно сказал шофер. — Взгляни на часы-то…

Володя, словно не понимая, повернулся к шоферу.

— Поздно, — показал шофер, постучал по циферблату.

— Поздно? — рассеянно спросил Володя. — А-а… поздно, поздно…

— Поедешь куда? — спросил шофер. — А то расплачивайся.

— Давай домой, — немного подумав, ответил Володя и назвал адрес.

Дома Володя не разговаривал с Зиной, не встречался с ней взглядом. Но Зине и в голову ничего не приходило, наоборот, она была в этот вечер как никогда беззаботной и рассеянной. Много смеялась. Все спрашивала: «Объявлять в отделе-то или нет?..» Володя мялся, молчал, а она словно не замечала ничего. «Ладно, подожду еще немного, подожду… — напевала она, — А Ларисе я уже сказала, — продолжала Зина. — Ты ничего, не против?» — и даже не дожидалась ответа. То начинала рассказывать, что уже заказала подвенечное платье, здесь будет вот так, здесь вот так, а вот здесь наоборот — вот так… нравится? Володя кивал, она смеялась. «Красивая я буду, понравлюсь тебе!.. Вот увидишь… Скажешь: «Как это я раньше не замечал, что Зина у меня такая красавица?» Скажешь, скажешь…» (Много позже, вспоминая весь этот день, Володя будет говорить себе: «И дуры же все-таки эти бабы! Ох, и дуры!..») Наконец он сказал, что будет спать. Зина быстро расстелила постель, он лег, вскоре угомонилась и Зина. Она заснула быстро и легко, Володя же за всю ночь почти не сомкнул глаз, измучился, накурился до одури.

Из дому он вышел рано утром. Но поехал не на работу, а в загс (на работу он опоздал), сел на крыльце и начал терпеливо ждать, когда откроется дверь…

Заявление он забрал без труда.

Скрестив на груди руки, Зина медленно ходила по комнате. Тоска давила ей сердце. Иногда Зина останавливалась посреди комнаты и начинала пристально всматриваться в какой-нибудь предмет, пока он не становился точкой, а затем расплывался, исчезал… и вместе с этим у Зины появлялось ощущение, что уж дальше этой комнаты ничего не будет, здесь будет все, все… твердила она и, неожиданно очнувшись, начинала мучительно вспоминать, о чем это она только что думала, но вспомнить не могла. Зина раздраженно махала рукой и снова, скрестив на груди руки, продолжала ходить по комнате. Нужно было что-то сделать, как-то освободиться от тоски, и когда она начала уже физически задыхаться от нее, она сообразила подойти к окну и распахнуть его.

Вместе со свежим весенним воздухом, ударившим ей в лицо, одна четкая мысль мелькнула у нее в голове: «Зачем же поверила ему? Сама виновата…» Она придвинула к окну стул и стала смотреть на улицу. Весенняя оживленность улицы казалась ей чуждой, непонятной, нереальной. У дома напротив двое мужчин спорили друг с другом. Потом, видимо, они согласились в чем-то, один поставил к стене высокую лестницу, другой полез по лестнице вверх, держа в одной руке ослепительно яркий красный флаг. Высоко вверху он воткнул древко флага в специальное гнездо и крикнул товарищу: «Ну?» «Хорош», — ответил товарищ и засмеялся. И разговор этот, и смех показались Зине глупыми, она глядела на мужчин и удивлялась, что это не игрушечные, а настоящие, живые люди делают что-то рядом с ней, о чем-то хлопочут. Комната Зины была на третьем этаже; высокие, мощные тополя, подстриженные еще ранней весной, а теперь сплошь покрытые клейкими ярко-зелеными листочками, стояли совсем близко от окна, до некоторых веток можно было легко дотянуться рукой.

В то время как Зина взглянула вниз, под тополя, где играли два малыша, и снова подумала: «Зачем я поверила ему, ну зачем?..» — с ветки тополя на подоконник вспорхнула синичка и, склонив головку, с любопытством уставилась на Зину. А Зина никак не могла ответить себе, почему тогда поверила Володе; сделав предложение, он сумел уговорить ее пойти в больницу, и теперь трудно было понять причину, которая толкнула ее согласиться с Володей. Она просто поверила наконец-то в него, в то, что он женится на ней, раз уж поданы заявления, раз идет разговор о свадьбе (как раз завтра должна бы она и быть!). Сделали даже кое-какие закупки, шампанское купили… Синичка подпорхнула к Зине, клюнула ее в руку и улетела. Зина и не видела синицы, только лишь почувствовала, как что-то кольнуло ее, взглянула на руку, но ничего не поняла. Она посмотрела вслед синице, но и не подумала, что это она ее клюнула, не обиделась, не рассердилась, не почувствовала ничего… Так вот и поверила Володе, думала она, а теперь ни дочери нет, ни мужа, только тяжелая тоска давит сердце. Потом Зина расслышала мужской смех. Она взглянула в сторону смеха и увидела, что двое рабочих устраивали флаги уже на другом здании; смеялся же один из рабочих потому, что с лестницей вдруг что-то случилось, она покачнулась, накренилась и начала медленно, с человеком на верхнем конце, падать вниз. Мужчина внизу смеялся что было сил; он смеялся до тех пор, пока второй не упал вместе о лестницей на землю, упал он как-то неудачно, неловко и, вместо того, чтобы засмеяться вместе с товарищем, вдруг вскрикнул, схватился за бедро и застонал.

Зина смотрела на все это как на театральное представление. За падением последовала суматоха людей внизу, гудки «скорой