Башня у моря - Сьюзан Ховач

Но Финес Галахер проделал большой путь, сойдя с эмигрантского корабля-гроба. Его новый дом выходил не на улицу (вся старая аристократия предпочитала такие дома, а Бостон был снобистским городом, гораздо хуже Нью-Йорка в этом смысле), а на изящную площадь, и он для жены и дочерей создал очень утонченную обстановку. Женой у него была смешливая ирландская девушка едва ли старше Сары, и она знала все об изящных манерах и о том, какие новейшие модные благотворительные программы поддерживать. Я подумал, что Эйлин она понравилась бы. Четыре дочери учились играть на рояле, изучали итальянский и вышивали, как и она в их возрасте. Полагаю, это все очень неплохо, но, как я твердил Эйлин каждый раз, когда она затрагивала эту тему, мои девочки были ничуть не менее счастливыми, учась доить коров и печь хороший хлеб.

Дом Галахера по размерам уступал особняку Мариотта, но жить в нем было гораздо занятнее. Одна гостиная у них была покрашена великолепной изумрудно-зеленой краской с мраморными трилистниками на каминной полке, а во всех спальнях стояло по ярко выкрашенной гипсовой статуе Девы Марии с Младенцем. Кухня была просто мечтой голодающего. Отличные огромные стейки, картофель еще сочнее, чем тот, который подавал Лайам у Райана, кровяная колбаса, ирландские сосиски, сыр – и заметьте, мягкий сыр, ирландский, ничего похожего на свечной жир, – и кислое молоко, такое жирное, что на нем и гном мог станцевать. А что касается виски… «Господи Исусе! – воскликнул я. – Он ничуть не хуже потина!» И я едва не рыдал от удовольствия, когда обнаружил себя в настоящем ирландском доме; здесь я совсем забыл о своем нелицеприятном мнении об американских ирландцах.

– Жаль, что тут нет мальчика и Неду не с кем играть, – сказала Сара, но я уже думал, что четыре девочки улучшат ему настроение.

Они все были пухленькие – маленькое чудо, если подумать о том, чем кормила их мать, – и много хихикали. Их назвали по разным ирландским местностям. Отличить одну девочку от другой было нелегко, но в нисходящем порядке по росту их звали Клер, Керри, Коннемара и Донегал. Двум последним – для краткости их называли Конни и Донах – не исполнилось еще и десяти, но Керри было двенадцать, а Клер родилась двумя годами раньше ее, так что компания однолеток для Неда здесь имелась.

Мне хотелось быстрее приступить к работе, чтобы не злоупотреблять гостеприимством, но Финес Галахер был само радушие, он настаивал, чтобы мы не торопились с поиском жилья. Тем временем Галахер поставил меня ответственным за игровой зал в его новом мюзик-холле и пообещал жалованье в два раза большее, чем я получал у Джима О’Мэлли.

Я, конечно, задумался, какие цели он преследует, но, поскольку с меня взять ему было нечего, я пока принял его щедрость как данность. И потом, я был уверен, он симпатизирует мне в той же мере, что и я ему, и мне казалось, что мы с ним отлично ладим. В подтверждение этого возникла маленькая неловкость, когда пришло время отправляться на воскресную мессу, но, увидев мое смущение, он тут же сказал: «Макс, я не священник, не мне тебя судить». Его слова стали для меня большим облегчением, потому что Галахер вполне мог категорически не принимать супружескую неверность. Лайам сообщил Финесу, что мы с Сарой не женаты, но ни его жена, ни девочки этого не знали. А то, что мы не пошли на мессу, они объяснили для себя нашим протестантским вероисповеданием, и потому каждое воскресное утро мы с Сарой отправлялись в церковь Троицы на Копли-сквер. Внутрь я, конечно, никогда не заходил. Пусть я и был плохим католиком, но принципы у меня оставались, и никто не смог бы обвинить меня в том, что я пересек порог церкви черных протестантов.

В середине августа Финес пригласил нас провести с ним и его семьей месяц на его вилле в Ньюпорте.

– Мы, конечно же, не можем поехать, – ответила Сара, когда я сообщил ей о приглашении. – Это будет злоупотреблением гостеприимством. Ты не считаешь, что нам пора подыскать себе жилье?

– А что плохого в том, чтобы провести месяц на море? – возразил я. – Я думал, тебе понравится.

– Нам нужно жить самим по себе, – объяснила она. – В собственном доме.

И взгляд, которым Сара окинула нашу спальню, сказал мне все.

– Они тебе не нравятся? – спросил я вдруг. – Тебе не нравится Финес и не нравится Мора. Почему?

Она не ответила.

– Сара?

– Понимаешь… – Она сделала короткое изящное движение руками и отвернулась. – Они, конечно, очень добры, – услышал я ее слова, – и очень гостеприимны, но… Максвелл, они такая дешевка! Я имею в виду, дешевка в том смысле, в котором в Нью-Йорке говорят о нуворишах…

– Спасибо, – перебил я, – я достаточно долго прожил в Нью-Йорке и понимаю значение слов «дешевые нувориши».

– Я что имею в виду… ты посмотри на этот дом! Мебель – это какой же нужно иметь вкус, чтобы выбрать такую, ужасные обои, все эти дешевые, вульгарные религиозные статуи! А попытки Моры Галахер подняться по социальной лестнице… да они просто смешны! Если она может себе позволить время от времени давать тысячу долларов на ее любимую благотворительность и внушать своим дочерям представления, которые свойственны девицам гораздо выше их положением…

Она увидела мое лицо и умолкла. Наступила пауза.

– Я не хочу выглядеть неблагодарной, – поспешила пояснить Сара. – Я не имела в виду… – Она снова замолчала. Сара крутила и крутила обручальное кольцо на пальце. – Извини, – быстро проговорила она наконец. – Да, мы можем поехать в Ньюпорт, если ты хочешь. Извини, Максвелл. Я не имела в виду то, что сказала…

– Имела, имела! Что хотела сказать, то и сказала, ты, маленькая высокомерная сучка!

Она начала плакать, повторяла, что извиняется.

– Послушай меня… – прорычал я, беря ее за плечи и встряхивая, чтобы она заткнулась. – То, что хорошо для меня, хорошо и для тебя, и если ты так не считаешь, то можешь возвращаться к своему пьянчуге-мужу голубых кровей – и баба с возу. Я всегда смогу найти себе другую женщину для постели.

Это были ужасные слова. Я знал, что ужасные, но не мог остановиться. Смотрел на нее и вдруг сквозь нее увидел прошлое, услышал голос Эйлин, которая называла мой замечательный дом лачугой, повторяла, что не должна была выходить замуж за человека ниже ее по положению. Мне показалось, будто кто-то вонзил нож в мои кишки и прокручивает там клинок.

Боль исказила лицо Сары. Рыдая, она срывала с себя одежду, предлагала мне себя, кричала, что все сделает, только чтобы я не уходил от нее.

Здравый смысл вернулся ко мне. Меня будто окатили ведром холодной воды. Я прижал ее к себе, натянул сорванный корсаж на грудь, принялся гладить волосы. Спустя время попросил у нее прощения. Я продолжал прижимать ее к себе, а когда она перестала плакать, пробормотал:

– Я никуда от тебя не уйду. Почему, ты думаешь, я подарил тебе обручальное кольцо? Ты лучшая женщина в мире, а я самый счастливый из мужчин на земле.

– Если бы мы только могли пожениться! – прорыдала она, пытаясь отереть глаза. – Если бы только… – И Сара снова заплакала.