Огненный бассейн - Джон Кристофер

Наливая ей, папа сказал:

— Ильза передает привет.

— Она звонила? Жаль, что ты не позвал меня. Я хотела спросить ее о тарелке, которую мы купили в Бате в прошлом году. Не думала я, что моя память может стать хуже, но она становится.

— Нас прервали. И она сказала, что в пятый раз пытается связаться с нами. Линии перегружены. — Он помолчал. — Она сказала мне кое-что, чего я не знал; у них там нет цензуры. В Америке полиция и войска получили приказ без разговоров стрелять в людей в шлемах — убивать на месте.

— Пора и нам делать то же, — сказала Марта.

— Швейцарцы считают, что со дня на день мы будем… Марта…

Она подняла голову от журнала:

— Что?

— Ильза считает, что мы должны прилететь к ней в Швейцарию.

— Вздор. Правительство теперь серьезно берется за дело, и все скоро наладится. Лучше Ильзе прилететь сюда. Если ее отец держится так долго, значит, он не умирает.

Они какое-то время спорили, но Марта взяла верх. Это меня не удивило — Марта всегда побеждала в таких спорах. А что касается отца, то я чувствовал, что его беспокоят вовсе не триппи, а отсутствие Ильзы. Если она вернется, для него это не хуже, чем лететь к ней. Он сказал, что постарается связаться с ней. Марта сказала, что лучше сначала позвонить в аэропорт и узнать расписание.

Он довольно быстро дозвонился до аэропорта, и я слышал, как он спрашивает расписание рейсов на Женеву. Разговор казался обычным, но вдруг он повесил трубку.

— Ну как? — спросила Марта.

— Полеты в Швейцарию и из нее прекращены.

— Вероятно, временно, пока все не наладится.

По лицу папы я видел, что есть еще кое-что.

— Служащий аэропорта сказал еще… Не специально, а как заключение разговора. Он сказал: “Да здравствует трипод”.

Из всех неприятностей совместной жизни с Энди мне особенно не нравилось то, что он встает рано. Он старался не шуметь, но это было еще хуже — наполовину проснуться и слушать, как он тихо ходит, осторожно закрывает дверь, идя в ванную, еще осторожнее открывает ее, возвращаясь. Ночью я долго не спал, думая о триппи и шапках, и эти утренние тихие шаги раздражали меня больше обычного. Я размышлял, нет ли возможности переселить его в свободную комнату на половине Марты, впрочем, без особого оптимизма, когда он окликнул:

— Лаури!

Он стоял у окна. Я раздраженно спросил:

— Что?

— Самолеты.

Я услышал негромкий звук и пошел к окну. У нас хороший обзор, и я увидел два истребителя, вылетающих из-за холмов за Тодпоулом. От удовольствия видеть их я забыл о своем раздражении: такие стремительные и прекрасные сравнительно с неуклюжими треножниками. Какое значение имеют несколько человек, охваченных трансом, когда на нашей стороне такая сила?

— Фантастично! — сказал я.

— Там еще.

Он указал на юг. Навстречу первым двум летела тройка. На соединение, решил я. И думал так, пока не начали взрываться ракеты. Это продолжалось недолго. Один из двух вспыхнул оранжевым и красным пламенем, а второй улетел на запад, атакующая тройка преследовала его.

Я шепотом спросил:

— Что это?

Но я уже знал. Все пять “Харриеров” со знаками военно-воздушных сил. Которая сторона в шапках, а которая свободна, я не знал, но одно было несомненно: армия тоже разделилась на наших и не наших.

Приказ передали по радио: телевизионные передачи прекратились. Все свободные граждане должны оказывать помощь властям в борьбе с носящими шапки. Полное сотрудничество с полицией и армией, которые получили свободу действий в наведении порядка. Ситуация сложная, но свободные граждане, борющиеся за свою свободу, победят. Тем временем использование морского и воздушного транспорта — только по специальному разрешению. Население должно оставаться дома, избегать пользоваться автомашинами, кроме крайних случаев, и слушать правительственные радиопередачи.

Заявление повторили, а затем радио смолкло. Мы снова поймали эту станцию, но слышался лишь гул помех. Но следующая станция работала, диктор с йоркширским акцентом восторженно говорил, что победа свободных людей всего мира близка. Все должны быть готовы принести в жертву все, даже свою жизнь, если понадобится. Скоро человечество узнает мир и гармонию, которых оно тщетно искало с начала своей истории. Да здравствует три под!

Папа и Марта пили виски. Марта и раньше частенько выпивала, но папа никогда, только по праздникам.

Он налил еще и сказал:

— Будет трудно день–два, может, с неделю. Продовольствие станет проблемой. — Он протянул ей стакан. — Последний приказ был оставаться на месте. Придется, но мне это не нравится.

— Мне тоже. Делай, что тебе говорят, — таков путь овец на бойню.

— Но у нас нет выбора. Мы не можем выбраться из страны — триппи контролируют Хитроу, но даже если бы аэропорт был свободен, полеты все равно запрещены. Здесь по крайней мере лучше, чем в городе.

Марта сказала:

— Мне никогда не нравилось принуждение.

Он раздраженно ответил:

— А кому нравилось? Но приходится смотреть фактам в лицо.

Она осушила свой стакан.

— Смотреть им в лицо — и рассчитывать. Особенно учитывать те, что на твоей стороне. Нам говорят, что нельзя вылетать из аэропортов и отплывать из портов. Если бы у нас было летное поле и частный самолет, никто не остановил бы нас.

— Но у нас нет… — Он замолк. — Ты имеешь в виду — “Эдельвейс”? Мы до него не доберемся. Между нами и рекой не менее полудюжины застав.

— Надо попробовать, чтобы проверить.

— Но даже если доберемся и выйдем в море, куда мы направимся?

— Я имею в виду одно место. Оно далеко от всей этой суматохи, и у меня там дом.

Он молча смотрел на нее. В конце концов сказал я:

— Гернси.

Папа продолжал молчать. Марта спросила:

— Ну? Почему бы нет?

— Это нарушение.

— Именно так говорит собака овце, которая выходит из ряда.

— Ну, если завтра или послезавтра дела пойдут еще хуже… подумаем.

— Бывают времена, когда раздумывать, а не действовать — худшая политика. — Как обычно, голос ее звучал твердо и решительно. — Действовать надо немедленно.

Он долго смотрел на нее, потом кивнул в знак согласия.

— Утром?

Она поставила стакан.

— Начну собираться немедленно.

Когда она вышла, папа налил себе еще. Он смотрел на фотографию в серебряной рамке — Ильза, смеющаяся, в летнем платье. Он уступил, понял я, потому что у Марты характер сильнее, а не потому, что согласился с ней. И может потому, что не хотел признаться в истинных причинах своего нежелания оставить дом. Я подумал, что знаю эту причину. Это был и дом Ильзы; оставить его — значило оборвать связь с Ильзой, может быть, последнюю.