Сталин. Битва за хлеб. Книга 2. Технология невозможного - Елена Прудникова

Итак, второе постановление нашего Поместного Собора могло бы быть таким: С решительностью отметая религиозное учение коммунизма, Священный Собор, однако, не находит непримиримых возражений против коммунизма как учения экономического, отрицающего частную собственность и признающего все общеполезное и нужное общим достоянием, ни в священном писании, ни в подлинно церковном учении, особенно в учении древней русской православной церкви и потому приглашает и благословляет верных чад церкви бедных и неимущих со спокойной совестью, без боязни погрешить против святой веры, радостно приветствовать узаконенный Советскою властью в СССР. Коммунистический строй, а богатых и имущих безропотно, во имя той же веры, ему подчиниться, помня слово св. писания, что «блаженнее давать паче нежели принимать» (Деян. XX, 35) и что лучше быть обиженным и лишенным, нежели обижать и лишать других «да еже братию» (I Кор. VI, 7–8).

30 декабря 1924 г.

Сырость и мгла.

Ночь развернула два черных крыла.

Дымовка спит средь простора степного.

Только Андрей Малиновский не спит:

Сжавши рукою обрез, сторожит

Брата родного.

Тьма. В переулке не видно ни зги.

Плачет капелью весеннею крыша.

Страшно. Знакомые близко шаги,

«Гриша!

Гриша!

Я ли тебя не любил?»

Мысль замерла от угара хмельного.

Грохнул обрез. Малиновский убил

Брата родного.

В Дымовке шум и огни фонарей,

Только темна Малиновского хата.

Люди стучатся: «Вставай… Андрей!..»

«Брата убили!..»

«Брата!»

Тихо снуют по деревне огни.

Людям мерещится запах железа.

Нюхом берут направленье они,

Ищут обреза.

Сгинул обрез без следа.

Но приговор уже сказан у трупа:

«Это его Попандопуло». — «Да!»

«Это— проклятый Тюлюпа!»

Сбилися люди вокруг.

Плачет Андрей, их проклятия слыша.

Стонет жена, убивается друг:

«Гриша!»

«Гриша!»

Солнце встаёт — раскалённый укор,

Гневно закрывши свой лик облаками,

В луже, прикрытый рогожей, селькор

Смотрит на небо слепыми зрачками.

Не оторваться ему от земли,

Жертве злодейства и братской измены.

Но уж гремит — и вблизи и вдали —

Голос могучей селькоровской смены:

«Злые убийцы себя не спасут,

Смело вперед, боевые селькоры!

Всех подлецов — на селькоровский суд

Сыщем, разроем их тёмные норы!

Тёмная Дымовка сгинет, умрёт.

Солнце осветит родные просторы,

Рыцари правды и света, вперёд!

Мы — боевые селькоры!»

Как родная мать меня

Провожала,

Как тут вся моя родня

Набежала:

«А куда ж ты, паренёк?

А куда ты?

Не ходил бы ты, Ванёк,

Да в солдаты!

В Красной Армии штыки,

Чай, найдутся.

Без тебя большевики

Обойдутся.

Поневоле ты идешь?

Аль с охоты?

Ваня, Ваня пропадешь

Ни за что ты.

Мать, страдая по тебе,

Поседела,

Эвон в поле и в избе

Сколько дела!

Как дела теперь пошли:

Любо-мило!

Сколько сразу нам земли

Привалило!

Утеснений прежних нет

И в помине.

Лучше б ты женился, свет,

На Арине.

С молодой бы жил женой,

Не ленился!»

Тут я матери родной

Поклонился.

Поклонился всей родне

У порога:

«Не скулите вы по мне,

Ради бога.

Будь такие все, как вы,

Ротозеи,

Что б осталось от Москвы,

От Расеи?

Все пошло б на старый лад,

На недолю.

Взяли б вновь от нас назад

Землю, волю.

Сел бы барин на земле

Злым Малютой.

Мы б завыли в кабале

Самой лютой.

А иду я не на пляс,

На пирушку,

Покидаючи на вас

Мать-старушку!

С Красной Армией пойду

Я походом,

Смертный бой я поведу

С барским сбродом.

Что с попом, что с кулаком —

Вся беседа:

В брюхо толстое штыком

Мироеда!

Не сдаёшься? Помирай,

Шут с тобою!

Будет нам милее рай,

Взятый с бою, —

Не кровавый, пьяный рай

Мироедский, —

Русь родная, вольный край,

Край советский!»

Это там, в заозерных трясинах,

Это там, в соловьиных лесах,

Это в наших, родимых и синих

От простора и снов, полосах.

Это там, в хороводе избушек,

Под соломенной крышей веков,

Где с песчаной дороги-горбуши

Разручьинилась Русь широко.

Это там

Наползала

шершавая ночь.

По кустам,

по лозам

прошуршала —

и прочь.

И рассвет,

как удар

топора

вдоль виска,

Алый свет,

как пожар,

распластал

в облаках.

Там, на дороге, дождями омытый,

Руки раскинув, простёрся убитый.

В горе застыла жена молодая.

Плачет ребёнок, отца пробуждая.

Нет. Он не встанет. Он лёг навсегда.

Грузно легла на деревню беда,

Тем, кто боролся за правду и свет,

Древняя дурь отдала свой ответ,

В землю уходит из тела тепло.

Вот каким севом земле повезло!

Эх ты, деревня, кого ты убила?

Юный селькор — твоя лучшая сила!