Сотворение мира - Гор Видал
Шрифт:
Интервал:
— Женский монастырь, — пояснил принц Джета. — Его строит Амбапали. И она же станет первой монахиней.
— Куртизанка из Вайшали?
— Да. Когда Будда умер, она пришла сюда… Со всеми своими деньгами. Надо сказать, ей повезло.
— Да. Я видел развалины Вайшали.
— Остаток жизни она посвятила секте. Я искренне восхищаюсь этой женщиной. Она и вправду святая.
— И очень старая, — не удержался добавить я.
Удачливые куртизанки, когда красота уходит, очень часто обращаются к религии или философии. Интересно бы посмотреть, кем станет Аспазия.
Ананда чем-то напоминал Будду и не старался скрывать этого сходства. Со множеством поклонов глава сангхи сопроводил носилки принца Джеты в главный зал монастыря. Я шел следом. Несколько сот юных монахов цитировали слова Будды. Я заметил, что на многих новые желтые одежды. Это было новшество. В прежние дни монахи могли носить лишь лохмотья, выпрошенные в качестве подаяния.
Ананда провел нас в комнату с низким потолком, устроенную в задней части прежнего монастырского двора.
— Здесь я стараюсь вспоминать, — сказал он.
Когда носильщики принца Джеты удалились, Ананда обратился ко мне:
— Шарипутра очень хорошо отзывался о вас.
Принц рассказал ему о моих китайских приключениях, и святой выразил интерес. Но изложить китайскую мудрость попросил не он, а сам принц Джета. Я вкратце изложил. Ананда вежливо скучал, а под конец сказал:
— Учитель Конфуций поражает меня. Он слишком принадлежит этому миру, чтобы воспринимать его учение всерьез.
— Он верит, что мир людей — единственный из существующих миров, — ответил я. — Вот почему он придает такое значение нашему поведению в единственно существующем мире.
— Мы бы, конечно, согласились с последней частью, и его представления о благородном муже очень близки к тому, что мы знаем как истину. Вот почему мне кажется столь странным, что он не видит очевидного: нирваны. Будто, уже ступив было на путь четырех благородных истин, он вдруг останавливается. — Ананда, надув щеку, издал вульгарный звук.
— Не думаю, что он собирается идти куда-то дальше этого мира.
— И в этом его можно пожалеть.
— Думаю, Конфуций не нуждается в жалости, — сказал я резче, чем хотел, и принц Джета повернул ко мне голову.
— Наша жалость всеобща, дорогой мой. — Ананда улыбнулся. — Мы жалеем всех живущих. Быть живым — значит оказаться пойманным в круг непрестанных возрождений. Только о тех, кто был здесь и ушел, можно сказать, что они достигли того, что должно стать сознательной целью всех людей.
— Учитель Кун не согласился бы с вами.
Я с удивлением обнаружил, что говорю, как ученик Конфуция, а ведь ужасался его безразличию к Мудрому Господу! И он был безразличен не только к идее сотворения мира, но даже отказывался признать скрытую во всем двойственность. Хотя Конфуций целиком принадлежал этому миру, я защищал его от Ананды. Нет конца человеческой странности! Думаю, всегда соблазнительно бросить вызов тому, кто думает, что один знает правду, или истинный путь, или владеет ключом к тайне.
— А что Конфуций думает о смерти? — ради принца Джеты проявил интерес Ананда.
— Толком не знаю, но подозреваю, что он считает этот вопрос несущественным. Конфуций интересуется жизнью…
— Пойман жизнью! Бедняга!
— А кто не пойман? Просто Конфуций честен. Он часто грустит. Он признает свое несовершенство — как я заметил, редкость для святых сего мира.
Ананда воспринял мой намек с вкрадчивой улыбкой.
— Он хотел управлять страной для общего блага, — продолжал я. — Когда ему отказали в этом, он страдал и говорил, что это страдание и есть доказательство, что он вовсе не совершенный мудрец.
— Вовсе не совершенный мудрец, — повторил Ананда. — Вы уверены, что он не проявлял желания вырваться из круга рождений, смертей и возрождений?
— Не думаю, что он признавал этот круг.
— Боюсь, это невежество.
— Нет, не невежество. Просто другой вид знания. Он признавал первичное единство, из которого мы вышли и в которое вернемся.
— Это он очень, очень тонко подметил. — Ананда повернулся к принцу Джете. — Вот доказательство абсолютной мудрости Будды — даже в варварском Китае какой-то учитель смог заметить краешек истины — не понять, нет-нет, но ощутить ее. — Он улыбнулся мне. — Мы очень рады это слышать.
Этот коротышка утомлял своим самодовольством.
— Несомненно, Конфуций был бы рад узнать, что в далеких землях люди могут хотя бы смутно воспринять его истины, — сказал я.
Ананда не услышал ни смысла моих слов, ни звучавшего в них вызова.
— Вы будете рады узнать, что мы наконец усовершенствовали нашу канализационную систему, — обратился он к принцу Джете. — Она уникальна, по крайней мере в Шравасти. Мы отвели воду подземных потоков так, что теперь она бежит прямо под уборными. Мы также сделали…
Он еще много говорил о гигиене — вечной проблеме индийских городов. Наконец Ананда вежливо повернулся ко мне:
— Кажется, я припоминаю, что, когда вы были у нас впервые, ваши верования значительно отличались от нынешних. Тогда вы верили в верховного бога, единого творца Вселенной. Теперь же благодаря поучениям того китайца вы озабочены лишь… умением вести себя в повседневной жизни.
Я не ожидал, что он помнит мои слова о Мудром Господе, сказанные так много лет назад, и это было глупо с моей стороны. Когда дело касается памяти, профессиональный жрец еще хуже — или лучше — поэта.
— Я не изменился, — сказал я. — Я по-прежнему верю в Мудрого Господа и упомянул об учении Конфуция, лишь чтобы показать… — Я запнулся, не в состоянии вспомнить, что же именно я хотел показать, цитируя принадлежащего этому миру Конфуция.
— …Показать сходство между его Путем и путем Будды. Да, я так и понял. — Ананда улыбнулся, чем привел меня в бешенство. — Конечно, — продолжал он, — ваш китаец, отвергая идею о боге-творце вроде Брахмы или Мудрого Господа, проявил зачатки истинного ума.
Я перенес это святотатство, надеюсь, с той же невозмутимостью, с какой он постоянно уклонялся от моих нападок.
— Истинный ум заключается в том, — ответил я, — чтобы осознать: ничто не может начаться из ничего. И следовательно, мир должен начаться с чего-то. Мир должен быть кем-то сотворен — а именно Мудрым Господом.
— А кто сотворил его самого?
— Он сам.
— Из чего?
— Из ничего.
— Позвольте, но вы только что сказали, что ничто не может начаться из ничего.
Да, Демокрит, я попался в древнюю ловушку и стал скорее выкручиваться:
— Ничто — не совсем то слово, которое нужно употребить. Скажем так: то, что было тогда, есть теперь и будет всегда, то есть это — вечно неизменное. — Не долго думая, я прибег к идеям Учителя Ли. — Из вечно неизменного Мудрый Господь сотворил землю, небо, человека. Создал Истину и Ложь…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!