Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России - Александр Лукомский

Трудно было от него получить подлинные письма Великого князя и негативы фотографических с них снимков, но в конце концов он их сдал. Великий князь заезжал ко мне несколько раз и был очень доволен, когда наконец дело было окончательно ликвидировано. Описываю все это я подробно, так как до меня тогда же доходили слухи, что Братолюбов, сохранив, конечно, фотографические снимки с писем Великого князя, хотел впоследствии их опубликовать.

При ликвидации этого дела мне пришлось два раза делать подробные доклады в Совете министров, и в результате на возмещение расходов, вызванных этим делом, было ассигновано, если не ошибаюсь, 250 000 рублей. Жидкость для употребления в войсках оказалась совершенно не пригодной и, как содержащая в своем составе фосфор, очень опасной в обращении.

Среди моей большой работы, частью производительной, а частью мало производительной, но отнимавшей массу времени, я, конечно, встречался с массой лиц и был в курсе того, что говорилось и делалось в Петрограде.

Злободневными вопросами, во всю вторую половину лета 1915 года и в последующий период, кроме, конечно, войны, были разговоры о Распутине, о германском шпионаже и о бывшем военном министре Сухомлинове.

О Распутине говорили много со времени появления его при Дворе, но особенно страстно в различных слоях Петроградского общества стал обсуждаться о нем вопрос в 1915 году.

Я лично никогда Распутина не видел и никогда от него не получал никаких записок, которые он, с различными просьбами, имел обыкновение писать всем занимавшим более или менее видное положение. Раз только я видел у военного министра, генерала Поливанова, записку от Распутина такого содержания: «Милой, исполни просьбу такой-то (была указана фамилия). Уж очень она ко мне пристает. Григорий Новых». (Новых – фамилия, которой он подписывался вместо своей.) Генерал Поливанов приказал эту просительницу не принимать.

Еще до войны я у одного моего знакомого офицера Генерального штаба Бонч-Бруевича (одного из первых русских генералов, пошедших на службу к большевикам) познакомился с его братом Владимиром Бонч-Бруевичем (впоследствии правая рука у Ленина). Этот Бонч-Бруевич заинтересовал меня рассказами о своих поездках при изучении различных сект.

Я его спросил, считает ли он Распутина сектантом, и если да, то к какой секте он принадлежит. Бонч-Бруевич ответил, что этот вопрос его самого интересовал и что задолго до нашего разговора, по поручению, исходившему от канцелярии обер-прокурора Святейшего синода, ему было предложено обследовать вопрос, к какой секте может принадлежать Распутин.

Получив средства прилично одеться, он был введен в два дома, где бывал Распутин. Сначала он наблюдал его в гостиной, причем разговаривать им почти не приходилось. Затем Бонч-Бруевич с ним разговорился, и Распутин пригласил его к себе.

По первоначальным наблюдениям, Распутин произвел на него впечатление умного мужика, очень нахального, который, пользуясь положением человека, которому все разрешается, без всякого стеснения обращался с бывшими в гостиной дамами. У Распутина он был несколько раз, обедал, и после обедов они вели беседу.

У Бонч-Бруевича сложилось убеждение, что Распутин ни к одной из сект не принадлежал; что он даже плохо разбирался в сектах, зная о них очень поверхностно. Что Распутин, безусловно, умный и очень хитрый человек, с громадной силой воли и обладавший гипнотическим даром. Что, когда надо, он под видом набожности просто ловко обделывал свои дела.

Из сопоставления всех рассказов, из самых различных источников, ясно было, что Распутин не только безобразничает, пьянствует и развратничает – когда только может, но и вмешивается в вопросы назначений на высшие должности, действуя через различных высокопоставленных лиц.

Этому потакало и это поощряло само общество. К сожалению, было много таких лиц, не исключая и занимавших очень высокое положение, которые считали за честь быть близкими с Распутиным. Это доказывают многочисленные фотографические снимки, делавшиеся во время и после всевозможных кутежей на частных квартирах и ходившие в Петрограде по рукам.

Распутин привык, что ему позволяли все. На Распутине многие надеялись строить себе карьеру.

Что касается Царского Дома, то имевшие место факты высылки Распутина из Петрограда и запрещение ехать в Ливадию ясно показывают, что Государь относился к нему скорее отрицательно и хотел от него избавиться. Но затем возвращение Распутина обратно в Петроград из ссылки, разрешение опять посещать Царское Село указывают, что в этих изменениях в отношении к нему Государя играло роль что-то как будто непонятное.

Императрица явно держалась за Распутина, и, конечно, по ее настоянию его вернули из ссылки на родину в Сибирь обратно в Петроград и допускали в Царское Село. До Царской Семьи, конечно, если и не о всех проделках и безобразиях Распутина, то об очень многих слухи и сведения доходили; и нормально это должно было закрыть ему доступ в Царское Село, но его продолжали принимать, зная, что это порождает различные разговоры в обществе и всех возмущает.

В чем же причина? Причина – одна, вполне ясная, определенная и не подлежащая сомнению. Это страх за здоровье и жизнь Наследника Цесаревича, а затем и за всю Царскую Семью. Распутин сумел убедить Императрицу, которая вообще была мистично настроена, что только он является хранителем и спасителем Наследника и Царской Семьи.

Страшная болезнь Цесаревича держала всегда в страхе Государя и Императрицу за его здоровье. Как-то фатально выходило, что, когда Распутин около, Наследнику лучше; когда его нет – Наследнику хуже. Я от лиц, заслуживавших полного доверия, слышал, что было несколько случаев, когда начавшееся кровотечение доктора остановить не могли, а появлялся Распутин, и кровотечение останавливалось.

Мне рассказывали, что даже был такой случай: однажды вечером Распутина срочно вызвали по телефону во дворец в Царское Село. Распутин только что вернулся с обеда и был в таком виде, что ехать в Царское Село не мог. Он ответил, что болен и приехать не может. Ему сказали, что у Наследника идет носом кровь и остановить не могут. Он будто бы ответил, что кровь сейчас остановится, но что если не остановится, то просит ему сказать через час. Кровотечение у Наследника якобы действительно остановилось.

Эти факты, при настроении Императрицы, сделали то, что за него, несмотря на все рассказы и слухи про него, Государыня держалась, считала его если не святым, то, во всяком случае, хранителем Наследника. Затем Распутин неоднократно говорил Императрице: «Меня не будет – вас всех не будет». Это я слышал еще до убийства Распутина.

Относительно шпионажа Петроград был полон слухами. Еще в июле 1914 года, в дни мобилизации, рассказывали про одну графиню с немецкой фамилией, что ее поймали с поличным.

Один гвардейский кавалерийский офицер, в этот период, послал на телеграф для отправки своей матери в деревню такую телеграмму: «Сегодня с полком отправляюсь на фронт Вильно. В Петербурге ничего нового, только графиню Х. повесили». Эту телеграмму, как содержащую данные о сосредоточении, прислали с телеграфа в Военное министерство. Впоследствии когда эта же графиня появилась в Зимнем дворце шить белье на армию, то среди дам поднялся настоящий бунт и было сделано заявление, чтобы «шпионку» во дворец не пускали.