Записки капитана флота - Василий Головнин

По отправлении нашем в предназначенный путь противные южные ветры, господствовавшие вдоль полуострова Сахалина, не допустили нас прежде двадцати дней прийти на вид берегов острова Матсмая, а к Вулканическому заливу, где находилась избранная мною безопасная гавань Эдомо, подошли 10 сентября. На ближайшем мысу усмотрели мы строение и видели по берегу идущих людей. Шесть часов благополучного ветра – и мы вошли бы в самую гавань, но на море временем не располагают. К ночи противный ветер усилился и наконец превратился в бурю, которая к утру нас удалила из виду берегов. Признаки начавшейся бури удостоверили нас, что настал период равноденственных, господствующих везде сильных ветров и, как известно из описаний мореплавателей, свирепствующих более, нежели где-нибудь, у сих берегов.

Мы начали сомневаться в возможности пристать сею осенью к берегам Японии. Я решился в случае неудачи не возвращаться уже в Камчатку, где много теряется времени по причине продолжительной зимы, а идти для отдохновения месяца на три на Сандвичевы острова, пока не восстановится у северных японских берегов свободное плавание, которое начинается с апреля месяца. Сообщив сие намерение господам офицерам, я решился держаться у здешних берегов до 1 октября, а потом уже пуститься к Сандвичевым островам.

Для такого продолжительного времени нужно было уменьшить порцию воды. Все на шлюпе весьма охотно согласились терпеть некоторый недостаток, лишь бы, не теряя времени, окончить начатое сношение с японцами и скорее избавить из плена своих сослуживцев. Но, к великой нашей радости, бурные погоды продолжались только двенадцать дней, и восстановившиеся опять тихие переменные ветры заставили нас, как то обыкновенно бывает с мореплавателями, забыть прошедшие свирепые бури. Одно только печальное происшествие напоминанием возмущало наше спокойствие. Мы имели несчастие лишиться опытного и усердного матроса, которому при убирании в сильный ветер парусов приключился удар, и когда его спустили вниз, медицинские пособия оказались недействительными – он был уже бездыханным.

Надлежало б в тот же момент лекарю взлезть наверх, но, к несчастию, наш был из армейской службы, не привыкший к такой вертикальной прогулке, впрочем, искусный и усердный человек[99]. Смерть сего доброго матроса в горестном нашем положении была для всех крайне прискорбна. По совершении христианского обряда при опущении тела в море не мог я, видя всю почти команду в слезах, удержать и своих слез. Эту дань мы невольно свидетельствовали своему шестилетнему сослуживцу, и в какой службе! Читатель видел, что путь наш не розами был усеян; немногие могут понять, каким чувством дружбы связуется на одном корабле маленькое общество, отлученное на столь долгое время от друзей и родственников.

22 числа, входя в тот же Вулканический залив, в 9 часов утра увидели мы едущие к шлюпу три байдары. Я послал на шлюпке встретить их лейтенанта Филатова, который вскоре с оными вместе пристал к борту. На байдарах находилось шестнадцать человек японцев. Они безбоязненно по приглашению нашему взошли на палубу. Из ответов их на вопросы наши, где находится гавань, узнали мы, что оная лежала от нас к югу в двух верстах за выдавшимся мысом, называлась, по словам их, Сангарою и имела глубины 20 сажень. Они приехали на шлюп из одного любопытства видеть иностранное судно. Но как намерение наше было идти в гавань Эдомо, которая была посещаема в 1796 году капитаном Бротоном, то мы и желали, чтобы они проводили нас к оной, но не имея, конечно, на сие от своего начальства приказания, они не согласились на наше требование и вскоре оставили шлюп.

Из описания, сообщенного Бротоном, мы надеялись однако сами найти ее без затруднения. При наставшем от востока ветре стали править в Эдомо. К полудню увидели прямо по курсу довольно большое селение и на возвышенности батарею, завешанную бумажными занавесами. Из вышеупомянутого селения приехала к нам японская байдара, на коей было тринадцать человек мохнатых курильцев, по-японски айну называемых. С сими гребцами приехал японец по имени Лезо – один из прислужников Такатая-Кахи, бывший с ним в Камчатке и отпущенный нами в Кунашире сего лета в первое наше прибытие к сему острову. Лезо объявил нам, что в силу соглашения, с обеих сторон в Кунашире сделанного, он прислан от матсмайского губернатора служить на шлюпе лоцманом для препровождения оного в гавань Хакодаде. Сверх сего приказано ему спросить, не имеем ли мы в чем нужды, с уверением, что здешнее начальство получило приказание снабдить нас всем нужным. Но как мы не имели ни в чем недостатка, кроме пресной воды, то и воспользовались их благосклонностью только в том, что отправили на байдаре пятьдесят пустых бочонков, прося местного начальника, налив их водою, доставить на шлюп. Пришед на глубину одиннадцать сажень при иловатом грунте, стали на якорь.

Поутру следующего дня приехала из селения Эдомо та же байдара, которая приезжала вчерашнего дня, и с теми же людьми. На ней привезли наши бочонки, налитые водою, а сверх сего свежей рыбы и редьки в подарок от начальника. Подняв бочонки на шлюп, мы отправили байдару с другими двадцатью бочонками для пресной воды на берег, приказав благодарить начальника за присланную от него рыбу и зелень. К вечеру доставлена нам была вода на той же байдаре. Пользуясь ясною погодою, мы исправляли повредившийся от крепких ветров при переходе из Охотска до сего места такелаж и другие на шлюпе оказавшиеся недостатки.

На другой день по утру привезли японцы двадцать бочонков воды и взяли с собою тридцать пять пустых бочонков, которые в вечеру обратно доставлены были с водою. После полудня на байдаре, привозившей воду, прислано было свежей рыбы и зелени такое количество, что можно было удовольствовать всю команду. За сие японцы не соглашались взять от нас никакой платы несмотря на все наши убеждения.

26 числа поутру на приехавшей к нам с водою байдаре привезено было письмо от капитана Головнина из Хакодаде, в коем он уведомлял меня, что при появлении нашем у помянутой гавани будет поднят на горе белый флаг и прислан к нам находившийся прошлого года у нас Такатай-Кахи, которого теперь послать, не донеся матсмайскому губернатору, по японским законам нельзя, и что мы можем в оную гавань отправиться с его матросом Лезо, знающим лоцманское дело. Письмо сие было ответом на писанное мною к японским чиновникам в первый день прибытия нашего, в котором я изъявлял сомнение в искренности желаемого японцами сношения, приводя доказательством, что вместо обещанного при соглашениях в Кунашире Такатая-Кахи или другого японского чиновника для нашей встречи прислан один только матрос. Японец Лезо, как выше упомянуто, приехал к нам на байдаре, и я согласился взять его вместо лоцмана. Наливши здесь без всякого затруднения все свои порожние бочки пресною водою и исправя все нужное, в 10 часу вступили мы под паруса.

На другой день в восемь часов вечера из-за мыса, впереди нас находившегося, открылись во многих местах по матсмайскому берегу огни, из которых один особенно отличался от прочих величиною и ясностью. Вскоре за сим появились идущие к нам две байдары. На одной под белым флагом с двумя зажженными фонарями приехал к нам благородный и усердный Такатай-Кахи. Мы обрадовались чрезвычайно его прибытию, и он со своей стороны не менее показывал радости, видя, что желание его, которое он нередко в бытность свою у нас изъявлял, ныне на самом деле исполняется. По повелению начальства он приехал проводить шлюп наш в Хакодадейскую гавань. Вместе с ним для сего же прибыл главный портовой чиновник. По их распоряжению в половине девятого часа вечера стали мы на якорь, не входя еще в Хакодадейский залив, в том месте, которое японцами называешся Ямаси-Томури, то есть якорное место при восточном ветре, и где обыкновенно останавливаются суда их при оном ветре, препятствующем входить в Хакодадейскую гавань.