История Русской армии. Том 2. От реформ Александра III до Первой мировой войны, 1881–1917 - Антон Антонович Керсновский

24 декабря 1914 года и у Или-джи за Эрзерумом 4 февраля 1916 года — обе в глубоком снегу и обе с захватом штабов, знамен и артиллерии врага.

Забайкальская казачья дивизия хорошо себя показала в Польше и Полесье.

С исключительным блеском действовала Уссурийская конная дивизия генерала Крымова, как в Польше и Литве, так и в Лесистых Карпатах. В ней особенно выделился Приморский драгунский полк (Журоминек, Попеляны, Иоганишкели), уничтоживший разновременно 8 германских кавалерийских полков (с соответственным количеством пехоты).

1-я Туркестанская казачья дивизия на Западном фронте и 2-я Туркестанская казачья дивизия на Кавказском фронте ничем не выделились.

Оренбургская казачья дивизия показала себя зимой 1915–1916 годов в Полесье, где оренбургские казаки составили ядро партизанских отрядов. Но день ее славы был 15 июля 1916 года под Кошевом. После кошевской атаки, как свидетельствует в своей истории войны австрийский Генеральный штаб, «в войсках вновь появился страх перед казаками — наследие первых кровавых дел войны…».

1-я Кавказская казачья дивизия генерала Баратова с отличием действовала летом 1915 года на Евфрате, а в 1916 году — в Персии.

2-я Кавказская казачья дивизия генерала Абациева — в Алашкертской долине, в феврале 1916 года на штурме Битлиса, а летом на Евфрате.

4-я Кавказская казачья дивизия — в Азербайджанско-Ванском отряде и 5-я Кавказская казачья дивизия — у Мамаха-туна и Эрзинджана. 3-я Кавказская казачья дивизия с самого начала войны была на Юго-Западном фронте в Галиции и Полесье.

Кавказской Туземной дивизией — или, как ее называли, «Дикой» дивизией — в 1914–1915 годах командовал великий князь Михаил Александрович. Дивизия имела блестящие дела зимой в Карпатах, весной 1915 года в Заднестровье и осенью на Днестре у Гайворонки. Командир Черкесского полка полковник князь Святополк-Мирский за атаку 15 февраля 1915 года на Карпатах был посмертно награжден орденом Святого Георгия 3-й степени. В атаках у Гайворонки отличились 2-й Дагестанский и Татарский полки. 15 июля 1916 года в Брусиловское наступление она отличилась атакой ингушей под Езерянами.

Отметим два отдельных полка.

Крымский конный полк в начале войны работал на Северном фронте, а с весны 1915 года был придан новообразованному XXXIII корпусу в Заднестровье. Он участвовал во всех славных боях заамурской пехоты и особенно отличился при Нараювке в сентябре 1916 года.

И наконец, Текинский конный полк, геройски работавший всю войну и особенно блестяще действовавший в Доброноуцком сражении.

Русская артиллерия решила участь Мировой войны блестящей стрельбой 25-й и 27-й артиллерийских бригад 7 августа 1914 года на полях Гумбиннена в Восточной Пруссии. Эти батареи сорвали все планы и расчеты германского командования на Французском фронте.

В искусстве стрельбы наши артиллеристы не знали себе соперников. Искусству этому были поставлены, однако, две большие препоны: во-первых, неналаженность снабжения боевыми припасами первый год войны, во-вторых, неудовлетворительность старших артиллерийских инстанций, узость их тактического кругозора.

Артиллеристы считали себя как бы мастерами пушкарского цеха, обособленного от войск, и свою артиллерийскую тактику мыслили вне всякой связи с общевойсковой. Артиллерийский офицер, приобщавшийся к этой общевойсковой тактике в академии Генерального штаба и расширявший этим свой тактический кругозор, назад в артиллерию не принимался. Он считался как бы отрезанным ломтем и зачислялся по пехоте, а если был конноартиллеристом — то по кавалерии.

Благодаря этому антагонизму между артиллерией и Генеральным штабом (в чем виноваты обе стороны), антагонизму, существовавшему еще издревле — с гладкоствольных времен и тщательно культивировавшемуся, — в строю артиллерии не было офицеров с высшим тактическим образованием и с широким тактическим кругозором. На должностях командиров батарей и дивизионов этот недостаток не давал себя знать, но на должности командира бригады делался сразу ощутительным, а на должности инспектора артиллерии корпуса — болезненным.

От подпоручика до генерал-инспектора артиллерии наши артиллеристы полагали: все дело — в меткой стрельбе. Они добивались этой меткой стрельбы — добились ее на славу, но им в голову не пришло облечь эту свою меткую стрельбу в тактические формы. Тактика считалась достоянием одиозного Генерального штаба. Ревниво оберегая свое дело от его посягательств, артиллеристы, в свою очередь (за очень немногими исключениями), стремились игнорировать все, что выходило за рамки «пушкарского цеха».

Уже в артиллерийских училищах тактика преподавалась в виде проформы. Быть ездовым коренного уноса там считалось гораздо почетнее, чем иметь 12 баллов по тактике. Эта психология осталась навсегда. Интересовались исключительно техникой — техникой стрельбы, материальной частью (особенно этой последней). Об артиллерийском деле в рамках военного искусства не помышляли.

Увлечение материальной частью переходило границы целесообразности. На инспекционных поверках от офицеров требовалось знание веса в долях золотника самого ничтожного штифтика, поперечной нагрузки всякого винтика. Не засоряя голов и сберегая время, все это можно было поместить в справочную книжку. Ездившая незадолго до войны во Францию наша артиллерийская миссия обратила все свое внимание опять-таки на материальную часть, совершенно пренебрегая тактической стороной дела. Русские генералы и подполковники не нашли ничего лучшего, как сфотографироваться номерами у французской полевой пушки. В то же время никому из них не пришло в голову познакомиться с книжкой полковника Файоля (будущего маршала) «Сосредоточение огня», проводившей оригинальные тактические идеи об организации огневого кулака.

В результате если наш батарейный командир легко расправлялся с немецким, то немецкий командир бригады — тактик и немецкий корпусной инспектор — тактик рассчитывались за это с русскими бригадным и корпусным «мастерами пушкарского цеха».

Мы признавали только фронтальный огонь, стреляя прямо перед собой, действовали исключительно «лобовым натиском». Наш огонь был меток, но в крупных соединениях не гибок. Немцы оставляли по фронту незначительное количество батарей, а всеми силами, собранными в кулак, наваливались во фланг, действовали косоприцельно. Лучшая тактика, численное превосходство и неограниченное питание огневыми припасами ставили германскую артиллерию в самое выигрышное положение, но наши артиллеристы своей сноровкой и меткостью стрельбы восполняли свои тактические пробелы. В равных силах германская артиллерия ничего не значила перед нашей. В полуторном получалось устойчивое равновесие. В двойном — что было обычным явлением — наша артиллерия выходила с честью из неравного и тяжелого поединка. Для решительного успеха немцам надо было сосредоточивать по меньшей мере тройное количество батарей.

Наша пехота жаловалась — и совершенно основательно — на страх наших артиллеристов потерять орудия и их тенденцию прятаться за спину пехоты и оставлять ее без поддержки в самую критическую минуту. Эту «бесцеремонность» русских артиллеристов по отношению к своей пехоте отметил и Морген. Наша артиллерия исходила из абсурдного и вредного положения: «пушки — наши знамена»! Терять орудия считалось бесчестным. Покинуть в критическую минуту погибающую пехоту, лишить ее поддержки — за бесчестье не считалось