Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

Как мы уже говорили, болезнь королевы нисколько не препятствовала увеселениям двора, хотя ей день ото дня становилось все хуже. Наступила весна, двор отправился в Сен-Жермен, и королева-мать, несмотря ни на какие уговоры, пожелала следовать за всеми, говоря, что для нее все равно, умереть там или в другом месте. 27 мая утром она почувствовала лихорадку, но скрыла ее, дабы не лишать молодую королеву и принцессу Генриетту удовольствия совершить прогулку, на которую они собрались. Когда молодежь уехала, королева-мать сказала приближенным, заметившим резкую перемену на ее лице:

— У меня, кажется, лихорадка, я чувствую сильный озноб.

Действительно, едва она легла в постель, лихорадка усилилась и мучила ее шесть часов. В эти часы болезнь развилась настолько, что врачи нашли нужным призвать духовника. Вечером королева пожелала написать завещание.

Однако врачи ошиблись; хотя боль постоянно увеличивалась, больной было суждено страдать еще долго, прежде чем умереть. Она и не льстила себя надеждами на выздоровление, а окружающие своими разговорами отнюдь эту надежду не подавали. 3 августа к ней пришел ее прежний слуга Беринген. Увидев его, Анна Австрийская сказала:

— Ах, г-н первый (титул, данный Берингену как первому камердинеру), пожалуй, нам придется расстаться…

Эти слова прозвучали очень трогательно, но XVII век был чувствительным своеобразно.

— Ваше величество, — хладнокровно ответил Беринген, — вы не можете не чувствовать, с какой горестью ваши слуги слушают этот приговор, но вы можете утешаться тем, что, умирая, вы освободитесь навсегда от мучений и, сверх того, от большой неприятности, особенно для вас, которая так любила чистый, благоухающий воздух! Известно, государыня, что болезнь эта под конец сопровождается невыносимым смрадом.

Однако последний час еще не пробил, и после многих перемен королева-мать вдруг почувствовала себя несравненно лучше. Провидение, по-видимому, решило возвратить ей силы, чтобы перенести печальное известие. Ее брат, испанский король Филипп IV, умер 17 сентября 1665 года; известие об этом пришло в Париж 27-го и было встречено французским двором по-разному. Молодая королева приняла его как дочь, истинно привязанная к своему отцу; королева-мать — как сестра, брат которой открывал путь в могилу; король — как государь, в мгновение ока оценивающий выгоды новой политики. Действительно, юный Карлос II, которому суждено было умереть, не оставив наследника, был болезненным человеком, и никто не думал, что он проживет долго. С этой минуты Луи XIV начал думать о наследстве испанского короля.

Шло время, жизнь королевы-матери догорала в самых жестоких мучениях. Двор продолжал веселиться, и 5 января, накануне Богоявления, у ее высочества состоялся большой бал. Король прибыл в фиолетовом камзоле, так как носил траур по тестю, но камзол был так унизан жемчугом и алмазами, что траурный цвет терялся под их блеском. На другой день королева-мать почувствовала себя совсем плохо, поэтому увеселения были прекращены. 17 января она причастилась; 19-го припадки усилились, и короля предупредили, что его матери пора причаститься Святых Тайн. Запах от ран был так отвратителен, что во время перевязок под носом королевы держали склянку с духами.

Ошский архиепископ пришел к умирающей со святыми дарами; ему ассистировали епископ Мендский, аббат Кемадек и другие духовные лица. Вечером королеву-мать соборовали, а к полуночи начались предсмертные муки; по временам она открывала глаза и что-то говорила. Врач взял королеву за руку, чтобы пощупать пульс и она, почувствовав прикосновение, тихо произнесла:

— Ох, это бесполезно, его, наверное, уже более не слышно…

Герцог Орлеанский, стоя у постели на коленях, рыдал.

— Сын мой, — нежно шептала она. Потом когда врач отпустил ее руку, попросила:

— Накройте мне руку. — Минуту спустя к ее постели подошел ее духовник-испанец. Узнав его, королева прошептала:

— Padre meo, yo me muero…

Но королева ошиблась, ибо через четверть часа сказала архиепископу Ошскому, ее утешавшему:

— Ах!.. Боже мой!.. Я очень страдаю, скоро ли я умру?.. Прошел еще час. Больная открыла рот и потребовала

Распятие. Это были ее последние слова. Распятие приложили к ее губам, и, целуя крест, она делала некоторые движения, доказывавшие, что сознание еще не совсем ушло. Наконец, 20 января 1666 года в пятом часу утра королева скончалась. Король перенес смерть матери, как переносил потом смерть всех своих родственников, то есть с большим эгоизмом и глубокой преданностью воле Божией. С тех пор, как он вышел из-под опеки матери, между ними часто происходили ссоры, и, в частности, когда мать в очередной раз начала выговаривать королю насчет его преступной любви к м-ль де Лавальер, он, рассердясь на нее более, чем в случаях с ла Мотт-д'Аржанкур и Марией Манчини, забылся и выпалил:

— Я не нуждаюсь ни в чьих советах! Я уже в таких летах, что могу жить и своим умом!

Анна Австрийская имела обычные качества правительниц — упрямство в политике и слабость в любви. Не согласившись удовлетворить страсть Букингема, великолепнейшего вельможи, она отдалась Мазарини, за которого, как утверждает принцесса Палатинская, вторая супруга Гастона Орлеанского, даже вышла замуж. Но при всем том сердце матери осталось неизменным в любви к детям, а ее старший сын всегда был для нее королем и подобно прекрасным Мадоннам Микеланджело или Перуджино она среди опасностей, грозивших ему в детстве, пеклась о нем с заботливостью, похожей на благоговение.

Анна Австрийская умерла в 64 года, но на вид ей было не более 40, и когда она привстала на постели, чтобы причаститься, с глазами, блестящими надеждой, с щеками, пылающими от лихорадочного жара, Филипп, герцог Орлеанский, воскликнул:

— Ах, посмотрите на матушку! Она никогда не была так прекрасна!

Последствия смерти Анны Австрийской. — Охлаждение короля к Лавальер. — Появление г-жи де Монтеспан. — Принцесса Монако. — Характер новой любовницы. — Приготовления к войне. — Фландрская кампания. — Строгость Луи XIV. — Любовь старшей дочери Гастона Орлеанского к Лозену. — Портрет Лозена. — Его происхождение. — Причины быстрого его возвышения. — Его заключают в Бастилию. — Его грубость. — Король соглашается на его женитьбу. — Причины, побудившие короля дать свое согласие. — Последние годы герцога де Бофора.

Смерть королевы-матери не произвела заметных перемен в общественных делах, в которые она давно уже не вмешивалась, но оставила после себя какую-то пустоту при французском дворе. Анна Австрийская знала при дворе всех, происхождение каждого и его заслуги. Будучи горда как принцесса Австрийского дома, вежлива как француженка, строга в этикете как испанка она держала каждого на приличествующем расстоянии, и Луи XIV, лишившись ее, весьма сожалел о правилах этикета, которые Анна Австрийская умела обратить в обязанности, и которые Луи XIV собирался обратить в закон.

Де Лавальер все еще была любимой султаншей, однако, приобретя права на Луи XIV как мать его детей, она много потеряла как любовница. Свежесть ее лица, едва ли не главная ее прелесть, несколько увяла, и при дворе заметили, что король начинает уже охладевать к ней и готов перенести свою любовь на другой предмет. Время было благоприятным для искательниц, и одна из прелестниц двора этим воспользовалась. То была г-жа де Монтеспан. Правда, одна женщина из имевших такие намерения, уже достигла того, что Луи XIV стал если не непостоянным, то неверным любовником. Женщиной этой была принцесса Монако, дочь графа Граммона, то есть сестра графа де Гиша. Но эта страсть продолжалась не долее возбужденного и удовлетворенного желания. Не так случилось с г-жой де Монтеспан — потому ли, что она оказалась хитрее, или потому, что она обладала большей прелестью.