Выбор оружия. Последнее слово техники - Иэн Бэнкс

«Мир на Ближнем Востоке?» – спрашивали газеты. Лучше отпразднуйте коронацию Бокассы; снято лучше.

– У тебя есть терминал? – спросил Линтер. Голос его прозвучал взволнованно.

– Конечно.

– Выключи его, – сказал он, подняв брови. Внезапно он стал похож на ребенка. – Пожалуйста, я не хочу, чтобы корабль это слышал.

Я хотела сказать ему, что корабль вполне мог начинить жучками каждую его волосинку, но не сделала этого, а повернула брошку терминала в режим ожидания.

– Ты видела «Близкие контакты»? – спросил Линтер, наклонясь ко мне. Мы шли в направлении Бродвея.

Я кивнула:

– Корабль показывал, как делалось это кино. Мы увидели промокопию раньше всех.

– Ну да, конечно. – На нас натыкались люди, нахохлившиеся в своих теплых одеждах, каждый сам по себе. – Корабль сказал, что ты скоро улетаешь. Ты рада?

– Да, рада. Не думала, что так будет, но рада. А ты? Ты рад остаться?

– Что-что?

Мимо пронеслась полицейская машина, потом другая. Завыли сирены. Я повторила то, что сказала. Линтер кивнул и улыбнулся мне. Мне показалось, что его дыхание чем-то пахнет.

– О да, – кивнул он. – Конечно.

– Знаешь, я по-прежнему считаю, что ты делаешь большую глупость. Ты еще пожалеешь.

– Нет-нет, я так не думаю. – Голос его звучал уверенно. Он не смотрел на меня, а шел рядом со мной по улице, высоко держа голову. – Я так вовсе не думаю. Я думаю, что буду здесь очень счастлив.

Счастлив здесь. В этом громадном холодном городе среди обманчивого неонового тепла, где попрошайничают грязные пьяницы и наркоманы, а бездомные ищут решетку люка потеплее и картонную коробку потолще. Хотя то же самое я видела в Париже и Лондоне, но здесь, казалось, все было еще хуже. Закутавшись, как мародер, в роскошные одежды, направляешься из магазина, где у тебя было свидание, к урчащему у тротуара «роллс-ройсу», «мерседесу» или «кадиллаку», а какой-нибудь бедолага лежит всего в плевке от тебя, но ты никогда не замечаешь, что они замечают тебя… А может, я страдала излишней чувствительностью, просто была потрясена увиденным. На Земле жизнь – борьба, а в Культуре – все тишь да гладь. Год – максимум, на сколько хватало любого из нас вне привычной среды, и моя нервная система была на пределе.

– Это все утрясется, Сма. Я совершенно уверен.

Упади здесь на улице, и прохожие просто будут тебя обходить…

– Да-да, ты наверняка прав.

– Слушай. – Он остановился, взял меня за локоть и повернул так, что мы оказались лицом к лицу. – Должен тебе сказать. Я знаю, тебе это может вовсе не понравиться, но для меня это важно. – Я смотрела в его глаза, которые по очереди заглядывали в каждый из моих. На коже у него, казалось, стало еще больше пятен, чем прежде: какая-то въевшаяся грязь.

– Что?

– Я готовлюсь принять католичество. Я нашел Иисуса, Дизиэт. Я спасен. Ты это можешь понять? Ты сердишься на меня? Тебя это расстраивает?

– Нет, не сержусь, – холодно сказала я. – Это здорово, Дервли. Если ты счастлив, то я счастлива за тебя. Поздравляю.

– Вот здорово! – Он обнял меня. Прижал к груди, подержал, отпустил. Мы пошли дальше, ускорив шаг. Он, казалось, был доволен. – Черт, даже не могу тебе передать, Диззи. Здесь так хорошо, так хорошо быть живым и знать, что вокруг много людей, происходит столько всего! Я просыпаюсь утром, и мне приходится немного полежать – я убеждаю себя, что я в самом деле здесь и все это происходит со мной. Правда. Я иду по улице и смотрю на людей. Просто смотрю на них! На прошлой неделе там, где я живу, убили женщину. Можешь себе это представить? Никто ничего не слышал. Я выхожу из дома, я сажусь в автобусы, покупаю газеты, смотрю днем старые фильмы. Вчера я видел, как одного человека уговаривали сойти с моста Куинсборо. Я думаю, зеваки были разочарованы, когда его таки уговорили. Знаешь, он спустился и попытался объяснить, что он художник. – Линтер, ухмыляясь, покачал головой. – Слушай, я вчера прочел одну ужасную вещь. Оказывается, иногда случаются сложные роды, когда ребенок не может выйти из матери и, может быть, уже мертв, и тогда врачу приходится залезать в чрево, брать в руку череп младенца и сминать его, чтобы спасти мать. Разве это не ужасно? Не думаю, что я смог бы смириться с этим, даже еще до того, как нашел Иисуса.

– А почему они не могут сделать кесарево?

– Не знаю. Не знаю. Я сам задавался этим вопросом. Ты знаешь, я подумывал о том, чтобы навестить корабль. – Он бросил на меня мимолетный взгляд, кивнул. – Узнать, может, кто еще захочет остаться. Я думал, может, другие захотят сделать то же самое, в особенности если я поговорю с ними, объясню им. Я думал, они могут увидеть, что я прав.

– И чего же не навестил?

Мы остановились на перекрестке. Нас обтекали люди, спеша сквозь запахи выхлопов, пищи и гнилья. Я чувствовала, как нас обволакивают пары бензина и горячей еды, влажные и пахучие.

– Чего же не навестил? – Линтер задумался, глядя на пешеходный светофор, показывавший «СТОЯТЬ». – Я решил, что это ничего не даст. И боялся, что корабль найдет способ оставить меня на борту. Думаешь, я вел себя глупо?

Я посмотрела на него. Пар поднимался вокруг нас. Сигнал светофора сменился на «ИДИТЕ», но я ничего не сказала. К нам подошел старик, и Линтер дал ему четверть доллара.

– Но я и сам справлюсь.

Мы свернули на Бродвей и направились к Мэдисон-Сквер. Мы шли мимо магазинов и офисов, театров и отелей, баров и ресторанов, жилых зданий. Линтер обнял меня за талию, прижал к себе.

– Ну, Диззи, что-то ты совсем неразговорчива.

– Правда? Что-то я не замечала.

– Думаю, ты все еще считаешь, что я веду себя глупо.

– Не глупее аборигенов.

Он улыбнулся.

– На самом деле они хорошие люди. Ты не понимаешь – поведение нужно переводить так же, как и язык. Осознав это, ты полюбишь их, как я. Иногда мне кажется, что они освоились с их технологией лучше, чем мы – со своей. У тебя не было такого ощущения?

– Нет.

Не было у меня такого ощущения здесь, в этом городе-мясорубке, городе-мельнице. Освоились с технологией? Ну конечно… выключи компьютер наведения, Люк; проиграй пять тональных звуков, закрой глаза и сосредоточься, вот так… здесь никого, кроме нас… дай мне этот оргоновый ящик…

– Я тебе не надоел, Диззи, а? Ты какая-то закрытая, ты уже не здесь. Ты на полпути из этой системы, да?

– Просто я устала. Ты давай, говори.

Я чувствовала себя как беспомощная, дергающаяся, красноглазая крыса, запертая в лабиринте инопланетной лаборатории – громадной и сверкающей, созданной ради какой-то убийственной, нечеловеческой цели.

– С учетом всех обстоятельств, они живут очень неплохо. Я знаю, тут происходит много страшного, но оно лишь кажется жутким, потому что мы обращаем на него столько внимания. Подавляющее большинство позитивных событий не считается стоящим упоминания в новостях, мы их не замечаем. Мы просто не видим, как здорово живет большинство из них. Я встречал немало счастливых людей. У меня есть друзья. Я познакомился с ними на работе.