Русский школьный фольклор. От «вызываний Пиковой дамы» до семейных рассказов - Александр Фёдорович Белоусов

Последний термин (сатирическая лирика) в наше время утратил свое первоначальное значение и в привычном для нас употреблении недостаточно полно и точно передает характер имеющейся в виду группы словесных произведений, не выражая полностью того, что мы имеем в детской лирике осмеяния. Если мы и можем остановиться на нем, то только условившись вкладывать в него содержание, связанное с понятием satura: «всякая всячина, поэтическая мешанина, стихотворные произведения разнообразного, часто меняющегося содержания, почерпнутого непосредственно из жизни»[240]. Каждый вид или жанр словесных произведений создается и живет в определенных условиях и призван выполнять то или иное, только ему данное, назначение. На эту сторону и следует обратить внимание при попытках уловить существенные признаки изучаемого явления и обозначить явление тем или иным словом.

В произведениях русского народного творчества наблюдатели отмечают, «сверх полноты мыслей», отражение характерных наших свойств. «В них все есть: издевка, насмешка, попрек, словом — все шевелящее и задирающее за живое»[241].

Это свойство — уменье найти «шевелящее, задирающее за живое» — обнаруживается уже в детском словесном творчестве, едва ли даже не в более едкой форме, чем у взрослых. Детскому творчеству ирония еще недоступна; в нем — смех жестокий, едкость ничем не смягчаемая[242]{4}. Кажется, невозможно указать, что не дает поводов для проявления детской издевчивости. Поводом может послужить одно желание «донять». А уж если есть серьезный, для всех очевидный, повод, например обнаруженное воровство, — затравят грубыми шутками, насмешливыми песнями.

Известно, что ссора у детей — дело почти повседневное. Достаточно возникнуть недоразумению в игре, чтобы одна группа открыла действия против другой, в один момент превращающейся во враждебный лагерь.

Сначала обменяются колкими обидными словечками.

― А, схлюздили, схлюздили! Хлюзды! хлюзды...{5}

― Да вы чё?! Ить эта ваша сбрендила...{6} Перва ить Федька, закричел, што...

― Канешна, Федька! Канешна, Федька! Канешна, Федька! — наперебой поддерживают свои.

― У ты, Федя-медя!

И дело загорелось, все в голос закричали — запели:

Федя-медя

съел медведя,

упал в яму,

кричал маму...

Федька, чтобы отвести от себя не совсем приятное общее внимание, улучает момент и пускает ответную стрелу, отравленную обыкновенно не менее сильным ядом, в мишень из враждебного лагеря:

Иван-болван

с калакольни упал...

Если Федька пользуется расположением «свящиков» (близких, постоянных товарищей), они спешат поддержать его, и уж не один он, а целый — нестройный, но громкоголосый — хор вместе с ним продолжает начатый ответ:

Ичка{7} снес,

на базар панес;

на базари ни бирут,

Ваньку за уши тянут...

Вдруг кто-либо другой чем-нибудь даст повод обратить на него внимание, и песня внезапно меняется:

Васька-васёнак

худой парасёнак,

ножки трясутса,

кишки валакутса...

Или:

Тишка-плишка,

жена каратышка,

дети, как плети...

Смотришь — и враждебный лагерь переменил мету:

Хахол-махол

сел на кол,

с кола свалилса

в грязь павалилса...

Или:

Гром гремит,

земля трисетса,

самаход

в лаптях несетса...

Следование песенок во время исполнения одной за другою иногда носит характер словесного состязания или, лучше сказать, песенного прения, весьма близкий к диалогу[243]. Обыкновенно состязание продолжается до истощения запаса готовых и вновь родившихся издевочных формул в том и другом лагере.

Истощится издевочный материал, начинаются повторения и без того уже не раз повторенных слов, — тогда обе стороны, не слушая друг друга, поют каждая свое...

Они взаимно насмехаются в безутешной перестрелке неожиданно и метко бросаемой рифмой, наскоро сложенной насмешливой песенкой, уснащенной подчас ядреным деревенским словцом, — повторяют, не подозревая того, старую и из века в век новую историю:

versibus altemis opprobria rustica fudit

libertasque recurrentis accepta per annos

lusit amabiliter, donec iam saevos apertam

in rabiem coepit verti iocus et per honestas

ire domos inpune minax.{8}

Интересующемуся детским словесным творчеством поучительно наблюдать, когда обе ссорящиеся и сражающиеся группы равносильны. Интересно присутствовать и тогда, когда ватага шалунов «нарывается» на мальчугана, который талантливо «отъедается от семи собак». Впрочем, на такого редко и нападают; обыкновенно для травли избирают «таковского».

По тому или иному поводу пристанет к нему толпа и хором повторяет «одно по одному» бесконечное число раз подходящее к случаю стихотворение... Попытки укрыться, спастись бегством редко удаются. Даже если и удачным будет бегство домой, то многоголосая крикливая песня будет раздаваться у самых ворот, пока «большие» не прогонят ватагу ревунов или пока им не надоест исполнение номера, не попадающего в цель. Один за другим ребята разбредаются, и только самый неугомонный стоит у калитки, смотрит в щелку и долго и упорно нараспев или скороговоркой повторяет отрывки из много раз исполненной хором песенки.

Едва ли встретится какой-нибудь приметный случай, подходящий повод, который затруднит найти бойкое словцо, легкую рифму, вряд ли выищется интересующее ребят событие, для «отражения» которого не нашлось бы готовой песенной формы или не родилась бы новая.

Упоминание мальчугана о том, что в школьном общежитии подают к обеду щи с картошкой, служит достаточным поводом и определяет необходимый minimum материала для прозвища: «пшик-картошка». Приезд из Псковской губернии определяет первоначальное прозвище «скопской», а желание обострить насмешку, придать ей — путем присвоения мальчугану качеств или особенностей девочки — издевчивый характер перестраивает прозвище в «скопсдырь». Во многих случаях прозвище развертывается, принимает стихотворную форму. «Бывают также случаи, — сообщает Молотилов, — что ребятишки, желая высмеять кого-либо, составляют специальный по адресу данной личности складень», — и приводит в качестве примера четверостишие[244]. Еще пример. Ребятам стала известна мечта одного мальчика сделаться капитаном, и, как отклик, в товарищеской среде появляется эпиграмматическое четверостишие (см. в «Материалах» N° 79). Любовь к кошке закрепляет за девочкой прозвище «кошкина мать», за которое рифмой цепляется четверостишие (№ 94).

Заподозренная «симпатия» вызывает появление импровизированной эпиграммы (№ 107 — вариант; 108).

С целью «острамить» товарища за кражу или другой порицаемый поступок сговариваются «проложить славу», создают, изливая свое осуждение, краткое стихотворение (№ 37, 92). Если не найдется готовой песенной формулы, импровизируют.

Если импровизация не покажется удачной, она быстро теряется, а если хороша, складна, подходяща, т. е. отвечает