Остров для белых - Михаил Веллер

так пламя свободы перекинулось в Старый Свет: грянула Великая Французская Революция (французские волонтеры вернулись из Америки домой): Генеральные Штаты королевства отвергли Третье Сословие простолюдинов — и они собрались в зале для игры в мяч: громовой голос Мирабо, герой Американской Войны генерал Лафайет возглавляет Национальную Гвардию, падение Бастилии, танцующие санкюлоты и головы аристократов на пиках толпы, Декларация прав человека и гражданина, львиный рык и львиный лик Дантона, революционный Конвент смел монархию, казни короля и королевы, изобретение революции — гильотина — украсила площади городов, юристы и журналисты объединились в правящий Клуб Якобинцев и вдруг оказались кровавыми убийцами и отправляли людей на плаху беспрерывно, гниющий заживо «Друг народа» Марат разжигал ненависть, неподкупный Робеспьер возглавил Террор, великий лозунг: «Свобода! Равенство! Братство!» привел к беспощадному истреблению несогласных и просто «подозрительных», все короли Европы ополчились на Революцию с ее грозным лозунгом «Мир хижинам — война дворцам!» и страшным Декретом: «Земля, на которую ступил сапог революционного солдата Франции, навсегда делается свободной, а короны монархов падут к их ногам вместе с головами» — и все это под гром «Марсельезы»: оборванные и нищие революционные армии дерутся на всех границах, в Париже переворот и пушки сметают мятежников с улиц — и генерал Бонапарт начинает свое беспримерное шествие по Европе: он освобождает Италию от австрийцев, разбивает мамлюков у египетских пирамид, побеждает пруссаков под Иеной, громит их вместе с русскими и австрийцами под Аустерлицем вступает в горящую Москву: он реформирует законодательство, закрепляет равенство сословий и религий, права народа не подлежат угнетению, и когда он будет побежден всеми объединившимися монархами Европы — мир уже никогда не будет прежним, приняв и впитав его реформы — то была эпоха высшего взлета Прекрасной Франции и славы ее республиканского трехцветного флага!

а за проливом Англия стала конструкторским бюро и мастерской мира: неграмотный ткач Джеймс Харгривс изобрел ту самую, знаменитую механическую прялку и назвал ее «Дженни» в честь младшей (из тринадцати детей!) дочери; Эдмунд Картрайт — механический ткацкий станок с ножным приводом (производительность труда поднялась в 40 раз!), паровая машина Джеймса Уатта, появляются токарные и фрезерные станки, древесный уголь (леса стремительно исчезают) заменяют в металлургии на кокс; паровоз Стефенсона приводит к повсеместному строительству железных дорог — чад, копоть, но скорость и комфорт растут! а по Гудзону шлепает колесами и дымит первый пароход Роберта Фултона…

О великий из величайших — XIX век! он начинался с трехпалубного и стопушечного парусного корабля адмирала Нельсона, с почтовых голубей и конных курьеров, междугородных дилижансов и фаянсовых ночных горшков, пестрых армейских мундиров и балов при свечах в полумраке и духоте, с многомесячных путешествий в тесноте кают и карет — он закончится телеграфом и телефоном, электричеством и автомобилем, броненосцами и пулеметами, поездами и метро — и бескрайней верой в научный и технический прогресс, который сделает человечество счастливым и свободным!

1830 год! Первая железная дорога в Англии — Манчестер-Ливерпуль, 40 миль (и там же первый в мире железнодорожный тоннель)! Одновременно — первая в США: «Балтимор и Огайо». Через пять лет железные дороги пущены в эксплуатацию в Германии, Бельгии, далее — везде. К середине века их уже десятки тысяч миль, потом сотни, легла Американская Трансконтинентальная — от Тихого океана до Атлантического: дым паровозных труб окутал континенты, стучат колеса, блестят бесконечные стрелы рельсов, пассажиры выходят на станциях и закусывают в буфетах, все больше становится инженеров с молоточками на фуражках,

(здесь Мелвин Баррет глубоко задумался. Он, с Божьей помощью, добрался до XIX века, до взлета и расцвета, так сказать, Великой Научно-Технической Революции. Времена ее были близки, горный ландшафт не скрыт туманом, и все надписи читались ясно. Излагать ее содержание подробно — не хватит ста жизней и нет смысла, это как-то все общеизвестно (казалось Мелвину Баррету, надолго погрузившемуся в глубины и пространства Истории и привыкшему дышать ее воздухом). А как теперь быть? Давать только самые яркие детали? Самые заметные характеры? Он понял суть своего затруднения: писатель, будь он даже историк, невольно и подсознательно ориентируется на уровень развития, на уровень подготовки своего воображаемого читателя. О:

когда писатель пишет — даже совсем искренне, даже стараясь быть не только самим собой и предельно честным художником, но даже модернистом, авангардистом, выпендрежником и эпатажником — в его сложном и многоэтажном сознании вкупе с подсознанием все равно существует, присутствует некий воображаемый, желаемый, предполагаемый читатель: ибо писатель никогда не сам по себе, но неотторжимая часть культурного процесса, зеркало, неотторжимое от объекта и отражающее его лишь для того и постольку поскольку объект существует; строго говоря, объект и зеркало, отражение и отражаемое — две стороны одного целого: это целое — человек и мир, человек как часть мира, мир как то, за пределы чего человеку не дано выйти — как бы он ни изощрялся в искажении, в трансформации своего отражающего сознания;

а посему, решил Мелвин Баррет, он уменьшит сугубо историко-фактологическое содержание романа в XIX веке, поскольку на этой площадке, на этой дистанции человек (читатель) уже более подготовлен и сведущ, и надо сосредоточить текст более на художественной его стороне; в чем, следует сознаться, автор мало преуспел, разве что изложение его стало менее последовательным и систематическим, а отдельных деталей появилось действительно больше)

то был век электричества — само слово это изобрел Уильям Гилберт, придворный врач Елизаветы I (камзол тонкого сукна, плоеный крахмальный воротник, штаны буфами), а вот Питер ван Мушенбрук (о, эти скупые дотошные голландцы) изобретает конденсатор — лейденскую банку, и великий Бенджамен Франклин — не только политик и дипломат, но ученый, изобретатель, философ — создает теорию электричества, а член Парижской Академии Шарль Кулон (о, воздух пахнет грозами революций — в политике, в мировоззрении, в науке) открывает свой знаменитый закон взаимодействия зарядов и превращает теорию электричества в точную науку, итальянец Гальвани открывает наличие тока в живом теле, в мышцах! Алессандро Вольта изобретает «гальванический элемент — электрическую батарею, и в конце концов, после многих опытов многих изобретателей, Томас Эдисон создает электрическую лампочку, долговечную и надежную — Эдисон, предприимчивый и неутомимый, фантастически изобретательный и упорный, коварный скряга и магнат, расчетливый и блестящий — нищий мальчик, работавший сызмальства, автор тысяч патентов, изобретший фонограф и кинетоскоп и усовершенствовавший все на свете (но кажется, мы слишком заскочили вперед),

прожженные халаты, длиннополые сюртуки и крахмальные воротнички с галстуком-бабочкой, цилиндры и конные экипажи, утренняя газета, трубки и коньяк после обеда,

Сэмюэл Морзе окончательно усовершенствовал телеграф и изобрел для удобства пользования Азбуку Морзе из точек и тире, и бесконечные линии столбов с проводами соединяют планету в единую сеть, а полковник Кольт изобрел свой револьвер и уравнял шансы людей сильных и слабых, вооруженные крупнокалиберной артиллерией первые паровые броненосцы вступают в сражения Гражданской Войны между Севером и Югом…