Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Популярность Чарской росла, журнал «Русская школа» в девятом номере за 1911 год констатировал: «В восьми женских гимназиях (I, II и IV классы) в сочинении, заданном учительницей на тему „Любимая книга“, девочки почти единогласно указали произведения Чарской. При анкете, сделанной в одной детской библиотеке, на вопрос, чем не нравится библиотека, было получено в ответ: „Нет книг Чарской“».

В феврале 1911 года журнал «Новости детской литературы» опубликовал статью «за что дети обожают Чарскую», где, в частности, было написано:

«Как мальчики в свое время увлекались до самозабвения Пинкертоном, так девочки „обожали“ и до сих пор „обожают“ Чарскую. Она является властительницей дум и сердец современного поколения девочек всех возрастов. Все, кому приходится следить за детским чтением, и педагоги, и заведующие библиотеками, и родители, и анкеты, проведенные среди учащихся, единогласно утверждают, что книги Чарской берутся читателями нарасхват и всегда вызывают у детей восторженные отзывы и особое чувство умиления и благодарности…»

И даже язвительный отзыв Корнея Чуковского в 1912 году, по свидетельству современников, лишь вызвал новую волну интереса к романам Чарской. Увы! «Институтка» оказалась действительно мало приспособленной к реальной жизни: она заключила невыгодный договор, и большая часть доходов от ее огромных тиражей уходила издателю. Однако пока что она была полна сил, работала в театре и смотрела в будущее с оптимизмом.

В 1913 году Лидия Чурилова вышла замуж «за сына потомственного дворянина» Василия Дивотовича (в другом месте значится Ивановича) Стабровского.

Казалось, жизнь устроена и размечена на долгие годы вперед: новые роли, новые книги, новые поклонники, солидная пенсия актрисы Императорского театра. Но наступил 1917 год, и все изменилось.

* * *

Может быть, для кого-то это прозвучит неожиданно, но в конфликте «угнетателей и угнетенных» Чарская была, пожалуй, на стороне последних. Конечно, она по-детски благоговела перед «обожаемым монархом», но так же по-детски инстинктивно не признавала сословных барьеров. Аристократы, чванящиеся своим происхождением и ничего собой не представляющие, всегда были сугубо отрицательными героями ее произведений. И наоборот, любимые герои и героини Чарской зарабатывали на жизнь собственным трудом и стремились помогать самым бедным, нищим и обездоленным.

«Золото, а не барышня, — отзывается о героине романа „Солнце встанет!“ знакомый с ней крестьянин. — Лучше фелшара али даже дохтура тебе всякого от разной, слышь ты, болезни вылечит… И ребят тоже, слышь ты, учит, и в больнице она, и на фабрике, и где тебе хошь… повсюду. И целый-то день в работе. Где силушки берет только…»

В другой повести «Сестра Марина», действие которой происходит в больничных бараках для бедных, молодой врач говорит своей невесте: «Не на беззаботную, светскую жизнь веду я вас за собой, не на веселье и суету праздной жизни… Нет, Нюта, мы оба скромные, маленькие жрецы человеческого благополучия».

Герой еще одной повести «Сестра милосердия» князь Леонид Вадбергский так отзывается о своем титуле: «…князем обозвали. Нешто это не брань? Терпеть не могу, когда меня титулуют. Если я имел несчастье им родиться, так это только горе для меня. Князь, у которого нет денег и который должен висеть на шее у старика отца потому только, что давать уроки — при княжеском титуле — это значит, вооружить против себя тех бедняков, которые имеют большее право на заработок, нежели я…»

Но одновременно Чарская не обольщалась, рисуя в своих романах идеальные образы «простых тружеников». Нет, она прекрасно знала, как велика накопленная русским народом злоба. В уже упоминавшемся романе «Солнце встанет!» есть такая сцена: тетка главной героини читает газету с новостями: «Аграрные беспорядки… — шептала она чуть слышно, не отрывая взора от газеты. — „Сто человек крестьян из деревни Сидоровки, собравшись за околицей, нестройной толпой двинулись к дороге, к имению князя Бубенцова. Управляющий встретил толпу на полудороге, уговаривая разойтись, но в ответ на его благое предложение были пущены камни из толпы. Управляющий не преминул благоразумно скрыться. Толпа проследовала до самого хутора, разграбила и уничтожила все богатое имущество князя, не пощадила старинного саксонского сервиза, прорвала и обезобразила картины старинного византийского письма, до которых князь был большой охотник, и, опустошив роскошные комнаты княжеского дома, ушла назад. В имение были вызваны казаки…“

Маленькая женщина с энергичными губами, вооруженными усиками, презрительно отшвырнула газету.

— Вот она, матушка, святая Русь! — произнесла она, брезгливо поджимая губы и морщась, словно от боли. — И „эти“ хотят добиться желаемого!.. Почему европейский крестьянин не сжег бы и не ограбил бы? Потому что он сыт. В своем маленьком уголке он сыт. У него есть кусок сыра и бутылка кислого бордо, у него есть и умная, рассудительная башка на плечах. Он знает, что уничтожением и бойней он не достигнет ничего. А этот бедный темный народ думает… Нет, прежде чем дать ему хлеба, надо вскормить его мозг, надо вскормить его душу принципами гуманности и уважения к себе самому и своему праву. Да, надо научить его суметь признавать это право не в силу громящего разбойничьего инстинкта, а в силу доблестного сознания того, что он — сила великая, сила необходимая для огромного мирового атома, который зовется Россия; что вместе с караваем хлеба ему необходимо принять в себя дозу европейской цивилизации, иначе он заглохнет и одеревенеет и будет слепо следовать за своими вожаками, которые поведут его ради собственного влечения и наживы на темные и грязные дела. Ах, как слаба еще Россия, как много еще надо ей, чтобы достигнуть общеевропейского роста, чтобы заглушить те стоны нищеты и нужды, которые то и дело слышатся во всех углах и закоулках!»

А сама героиня, та самая «золотая барышня», которая отдает все свое время и силы помощи рабочим, так говорит о причинах восстания: «Там просто проснулся голодный рабочий инстинкт, просто человек понял, что не заслуживает той собачьей доли, какою его наградила судьба и которую вы, господа капиталисты, бросаете им из милости с тех пор, как железное царство воцарилось над царством человеческого труда, этим царством сгорбленных спин, вытянутых с натуги, царством потухших от ядовитых кислот глаз и пр., и пр». В этом трогательном «и пр., и пр.» в прямой речи — вся Чарская. Она говорит, что думает, самозабвенно, не слыша себя, словно ребенок, которому недосуг обряжать свою мысль в грамматически правильные конструкции — те, кому нужно, и так поймут.

* * *

Чарская пыталась сотрудничать с новой властью.

В 1918 году она опубликовала статью: «О своевременности постановки мелодрамы», в которой пыталась убедить новое правительство, что «в дни разрухи, всеобщей сумятицы и братоубийственной бойни ~~~ запросы толпы» определяет тяготение «к тому, что ясно, просто и доступно сумеет всколыхнуть ее душу, сумеет вызвать слезы на за минуту до этого злобно сверкавшие глаза, сумеет заставить хохотать над поражением сатаны и радоваться торжеству добродетели». Поэтому она призвала известные театры обратиться к жанру мелодрамы, поставить «бессмертную „Даму с камелиями“, „Хижину дяди Тома“, „За монастырской стеной“, „Две сиротки“».