Твердь небесная - Юрий Рябинин

Самородов посветил в сундук факелом, чтобы полюбоваться сказочною россыпью. Какое-то время все онемело смотрели на камни.

– Что это? – удивленно спросил Паскаль.

Старый Годар бросился к остальным мешкам, стал вспарывать их один за другим и вытряхивать содержимое прямо на утоптанный земляной пол. Через мгновенье перед ним возвышалась на полу кучка… придорожной гальки. Самоцветов не было ни единого!

Первым засмеялся Паскаль. Потом к нему присоединились и все прочие. И через мгновение ветхий сарайчик ходуном ходил от бурного, штормового хохота путешественников. Такого веселья во всей Маньчжурии не было, по крайней мере, с начала войны.

– А молодец этот ваш господин Казаринов! – утирая слезы, едва говорил сквозь смех старый подполковник. – Он мне чем-то нравится!

Больше в Маньчжурии путешественникам делать было нечего. Годар хотел еще побывать в Пекине, чтобы показать внуку свою могилу на старом португальском кладбище, да и вообще вспомнить былое, погрустить о делах давно минувших дней – заглянуть в императорскую резиденцию Юнг-минг-юн и в тот монастырь под Пекином, где он почти полвека назад прожил месяц, ожидая известий от китайского сановника. Но Дрягалов и другие отсоветовали ему это делать и убедили подполковника не искушать судьбу и поскорее уезжать из Китая. Годар покорился и стал собираться в дорогу. Ехать решено было самым безопасным в нынешних условиях путем – по железной дороге через всю Россию.

Буквально за день до отъезда к Годару неожиданно явился адъютант Куропаткина и от имени главнокомандующего пригласил вместе со всеми его спутниками явиться в штаб. Старый подполковник, верный смолоду усвоенному правилу являться начальству во всем блеске, старательно привел в порядок свой мундир устаревшего образца, приколол к нему вместо ленточки сам «Почетный Легион», начистил пуговицы, сапоги просто-таки отполировал, что хоть брейся, глядя в них, как говорят солдаты, и, демонстрируя старинную, неподражаемую выправку гвардейца эпохи империи, отправился к русскому главнокомандующему.

Накануне в русский главный штаб из штаба отряда Бильдерлинга был доставлен пленный японский офицер, рассказавший совершенно удивительные вещи. По его словам, несколько дней назад, как раз в разгар русского наступления, японцы в двенадцати верстах западнее правого фланга Бильдерлинга пытались совершить обход крупными силами. И маневр их начал развиваться довольно удачно: на русский берег переправился и закрепился в выгодно расположенном селе батальон. Под его прикрытием саперы стали наводить переправы, по которым уже готова была перейти целая дивизия. Но неожиданно русские этот батальон обнаружили и почти целиком уничтожили в жестоком ночном бою. Русских было, по мнению японцев, до полка. При таких обстоятельствах японское командование предпочло отказаться от намерения обойти противника.

Куропаткин вспомнил, что Бильдерлинг раньше доносил ему со ссылкой на какой-то, как он считал, совершенно не заслуживающий доверия источник, будто бы неприятель пытается – или уже не пытается? – обойти его справа. Главнокомандующий немедленно распорядился послать туда бригаду, но, как, спустя несколько часов, докладывал командующий этой бригады, тревога была напрасной: никто там переправляться не собирался, никаких переправ никто не строил, и вообще все было тихо.

Когда же Куропаткину стало из японского, теперь уже вполне заслуживающего доверия, источника известно об опасных планах неприятеля справа, он наконец решил основательно разобраться, что же все-таки там происходило или могло произойти. Главнокомандующий послал туда ординарца. Тот опросил всех, кого только было возможно, в том числе и Леденецкого с Овсяненкой. И картина как будто прояснилась.

Так в русском главном штабе стал известен подвиг подполковника Годара.

Куропаткин принимал Годара и его спутников исключительно торжественно и любезно. В вагоне главнокомандующего, кроме его свиты, собрался еще почти весь штаб во главе с генералом Сахаровым. Мещерин ждал, что Куропаткин сейчас узнает их с Алексеем: какие-то две недели всего прошло, как они с ним случайно встретились здесь же, возле его вагона, и вроде бы дружески разговаривали. Но главнокомандующий не узнал, – мало ли каждый день ему солдат попадалось на глаза!

Хотя Куропаткин уже неплохо был осведомлен о случившемся, он попросил Годара рассказать обо всем еще раз. Подполковник вполне понимал, что генерала, между прочим, интересует предыстория – как они там оказались? что делали так далеко от фронта, далеко от штаба? Объяснить это Годару было несложно: бумаги поставщиков русской армии, выданные им в Москве по ходатайству сыскного чина, по гроб теперь обязанного Дрягалову, узаконивали все их передвижения по районам Китая, не охваченным военными действиями. Кстати, эту их полезную деятельность подтверждала сданная ими третьего дня интендантству Маньчжурской армии партия высокосортного чая.

Но если Годар не мог открыть истинной причины, приведшей его самого в Китай, то уже поставить в известность Куропаткина о том, как именно в его отряде оказались Мещерин с Самородовым, он посчитал своим долгом, ибо являлся представителем союзной России державы. Подполковник предложил самим солдатам доложить об этом. И едва Мещерин заикнулся о том, что господин Казаринов шпион, Куропаткин сделал знак кому-то из штабных записывать сообщение. Мещерин напомнил главнокомандующему об экспедиции, организованной Казариновым, и рассказал, как под видом поиска мест для размещения госпиталей тот доставлял японцам сведения о планах русского командования и данные о самой Маньчжурской армии. Куропаткин остолбенел, побелел. Когда же Мещерин со ссылкой на свидетеля – казака из конвоя – рассказал, что Казаринов известил японцев о предстоящем русском наступлении и в общих чертах обрисовал действия наших войск, Куропаткин вынул платок и стал протирать лицо и шею. Видно было, что главнокомандующий страшно огорчен, уязвлен, расстроен.

Когда Мещерин закончил, Куропаткин взял все-таки себя в руки, – не мог же он оставаться мрачнее тучи, когда чествовал всем штабом героев! – и, стараясь выглядеть довольным, сказал Годару:

– Господин подполковник, возможно, вы спасли сражение. Я вас сердечно благодарю от имени всей армии, от имени всех русских солдат. И непременно доложу о вас государю. Но, увы, не могу вас наградить, хотя вы заслуживаете весьма высокой награды: это будет вселенский скандал – иностранный наблюдатель воюет за одну из сторон! Но вот позвольте… хотя бы сувенир на память… – Куропаткин достал из стола зеркальный роскошной работы браунинг и протянул его Годару.

Аудиенция, очевидно, окончилась. Куропаткин как будто ничего больше сказать не имел. И гостям следовало бы также дать понять, что они удовлетворены приемом и намерены откланяться. Но Годар поломал весь этикет русской главной квартиры. К ужасу всех присутствующих, он вдруг сказал Куропаткину:

– Господин генерал, я здесь, в Маньчжурии, нахожусь уже достаточное время, чтобы сделать кое-какие выводы о русско-японском военном противостоянии. Мои наблюдения и замечания могут быть вам полезны, тем более что я сам воевал когда-то в этих местах.