Дальгрен - Сэмюэл Дилэни

Флинт рассмеялся, не разжимая губ:

– Я, чувак, тоже настоящий, – и хлопнул в ладоши.

Кэмп обернулся.

Шкет, а следом и Флинт пробились сквозь толпу, громко бурлившую в дверях.

В коридоре Кэмп спросил:

– А вы… вы же скорпионы, да? У вас тут часто случаются непорядки?

– Бывает, – ответил Флинт.

Шкет подумал: всякий раз, прежде чем ответить, Флинт держит паузу, словно заговорить первым полагается мне.

– Обычно-то я от драк не бегаю, – сказал Кэмп. – Но и подставляться незачем. Денег у меня с собой мало, но хотелось бы донести их до дома. – (Люди у входа слушали какую-то женщину – посреди своей истории она прервалась на проливной хохот.) – Если я задержусь в Беллоне, может, разумно нанять кого-нибудь из ваших в сопровождение. А может, это только привлечет внимание. Спасибо, что пошли со мной.

– С вами ничего не случится, мы вас прикроем, – сказал Шкет и спросил себя, почему.

Поразмыслил, не объяснить ли Кэмпу, что бояться глупо; и сообразил, что у него и самого в глубинах подсознания задрожал страх.

Флинт расправил плечи, и выпятил подбородок, и сунул большие пальцы в потрепанные карманы – ни дать ни взять чернокожий ковбой, весь такой на понтах.

– Ничего с вами не случится, – повторил Шкет.

Женщина взяла себя в руки и все-таки добралась до ударного финала, а именно:

– …солнце! Он сказал, это все проклятое солнце! – Черные мужчины и женщины вокруг закачались и заржали.

Шкет тоже засмеялся; втроем они по кромке обогнули толпу и удалились во тьму.

– Вы с Джорджем-то поговорили? – спросил Флинт.

– Как бы. Он мне предложил одну из своих подруг. Но она была не в моем вкусе. Вот если бы другую… – усмехнулся Кэмп.

– И как он вам? – спросил Шкет.

– Ничего особенного. Не понимаю, почему все его так боятся.

– Боятся?

– Роджер – до смерти, – сказал Кэмп. – Роджер мне о нем, понятно, и рассказал. Любопытная история, но странная. А вы что скажете?

Шкет пожал плечами:

– А что тут скажешь?

– По слухам, много чего.

Кирпичную стену под мигающим фонарем покрывали блестящие, словно отлакированные плакаты с Джорджем – внахлест, точно гигантская раскрашенная чешуя дракона: бок уходил вверх и растворялся в ночи. Флинт разглядывал их на ходу. Шкет и Кэмп глянули на Флинта.

– Насколько я понял, тут все только о нем и говорят.

– А вы-то с ним о чем говорили? Помимо обмена пёздами? – спросил Шкет.

– Он, кроме прочего, упомянул вас.

– Да? И что сказал?

– Спрашивал, знакомы ли мы. Я сказал, что знакомы, а он спросил, что я о вас думаю. Похоже, вы интересуете публику немногим меньше, чем он.

Вроде над этим уместно было бы посмеяться. Кэмпово молчание удивило Шкета.

На лицо Кэмпу наползла темнота.

– Знаете, такое дело… в общем, я, говоря строго, не религиозен. Но к примеру, когда мы летали и оттуда читали Библию по телевизору, мы не шутки шутили. Наречь новую луну в честь… в честь такого, вот это вот все – это против религии. Мне не по душе.

Флинт хмыкнул:

– Солнце пока не нарекли.

Кэмп, сбитый с толку Флинтовым акцентом (который Шкет уже определил в Шривпорт, Луизиану), переспросил.

– А, – сказал он, когда понял. – А, которое днем было?

– Ну, – сказал Флинт. – Вы же не ждете, что его назовут в честь вас? – и опять захмыкал.

– Вы как, готовы оправдать доверие? – спросил Шкет.

Кэмп во мраке взмахнул рукой. Но дуги этого взмаха они не разглядели, не увидели, закрыта или открыта ладонь, так что смысл жеста до них не дошел.

– Вы же знаете, куда мы идем, да?

– Идем куда надо, – сказал Флинт.

Шкет ясно чуял, что идут они куда не надо. Но недоверие к своему неопровержимому чутью давно стало его второй натурой. Он шел и ждал.

– Видишь, – сказал Флинт, сдернув его с небес на землю минут двадцать спустя. – Вот Северная Брисбен, вот Южная. Куда надо идем, я же говорю.

Две стены каньона рухнули друг на друга, завалив разделявшее их время.

– Что? – спросил Кэмп.

– Идем куда надо, – повторил Флинт. – К мистеру Калкинзу.

На трех перекрестках подряд горели фонари.

После долгих кварталов черноты все сощурились и заморгали друг на друга.

– Надо думать, – весело сказал Кэмп, – ориентироваться в городе после темна сложно всем.

– Научаешься, – сказал Шкет.

– Что?

А у меня какой акцент?

– Научаешься, говорю.

– А.

Черноту пронзал фонарь минимум в пяти кварталах впереди – мерцал сквозь ветви дерева, в остальном невидимого.

– А у вас, друзья, бывали неприятности на улицах?

– Ага, – сказал Шкет.

– В каком районе? – спросил Кэмп. – Это я спрашиваю, куда лучше не заходить. Где мы были? У цветных на Джексоне?

– Прямо перед домом Калкинза, – сказал Шкет.

– Вас ограбили?

– Нет. Я по своим делам шел. А на меня напрыгнули какие-то типы, избили до соплей. Им скучно было, наверно, заняться больше нечем.

– Вы выяснили, кто это был?

– Скорпионы, – ответил Шкет. (Флинт снова хмыкнул.) – Но это еще до того, как я стал с ними ходить.

– В Беллоне только скорпионов и стоит бояться, а больше почти ничего, – сказал Флинт. – Разве что какому психу с винтовкой придет охота пошмалять из окна или с крыши.

– …потому что ему заняться больше нечем, – договорил Шкет.

Кэмп в темноте перевел дух.

– Вы хотите сказать, вот этот район, рядом с Роджером, совсем плох?

– Не хуже прочих, – ответил Шкет.

– Тогда, – задумался Кэмп, – это я, пожалуй, удачно придумал – вас с собой позвать.

Он пользуется своим страхом, чтобы пользоваться мной, рассудил Шкет и смолчал. Десять долларов за погулять? Интересно, охранный рэкет в парковой коммуне зарождался так же? Шкет сунул кончики пальцев в карманы, сгорбился, ухмыльнулся в ночи и подумал: вот так, что ли, ходит грозный скорпион? И стал чуть пошире ставить ноги.

Кэмп кашлянул и еще четверть часа толком ничего не говорил.

…я мародер нутряного города, слабый, как темнота, что трясется от каждого шага, и мырга, и стука сердца. Дивясь, как его страх подарил мне цель, я вразвалку шагаю по лабиринту наименьшего сопротивления. (А где звуки?) Вот звуки – точно шорох стекла по песку или пальца в ушных каналах. Электричеством языка я признаю свою смерть, и мне хочется плакать. Эти вздохи, что я оставляю здесь, разлетятся фантомами смеха, который я не испускаю от ужаса.