48 законов власти - Роберт Грин

Толкование

Томас Кромвель рассуждал просто: он мечтал разрушить власть и богатство католической церкви и положить основание для протестантизма в Англии. И осуществить все это он собирался в немыслимо короткие сроки. Он знал, что его быстрые реформы вызовут боль и возмущение, но надеялся, что ропот утихнет, а горькие чувства с годами поблекнут. Более важно, думал он, что, отождествив себя с переменами, он станет вождем нового порядка и получит такую власть, что даже король будет покоряться ему. Однако в его плане был недостаток: как бильярдный шар, на полной скорости врезавшийся в подушку, его реформы увязли, натолкнувшись на сопротивление и помехи, которых он не предвидел и с которыми не в силах был справиться.

Инициатор радикальных реформ часто становится козлом отпущения, и на нем вымещают всю боль и разочарование. В конце концов дело может окончиться тем, что реакция на его реформы окажется для него гибельной, так как природа человека такова, что он с трудом воспринимает перемены, даже если это перемены к лучшему.

Испокон веку мир до краев наполнен страхом и ненадежностью, и мы тянемся к знакомым лицам, хватаемся за привычки и ритуалы, которые делают этот мир более уютным. Перемены могут быть приятными, и мы даже иногда мечтаем о них — отвлеченно, абстрактно. Однако если меняется слишком многое, это порождает беспокойство, оно закипает и бурлит вначале скрытно, но затем прорывается.

Ни в коем случае не следует недооценивать скрытого консерватизма тех, кто вас окружает. Он существует — закоренелый и могучий. Никогда не позволяйте обманчивой прелести идеи обновления затуманить ваш разум: вы не можете заставить людей увидеть мир таким, каким он видится вам, и именно поэтому вам никогда не загнать их в счастливое будущее путем болезненных преобразований. Они возмутятся. Если реформа необходима, предвосхитите реакцию против них, найдите способ подсластить пилюлю и замаскировать перемены.

Соблюдение закона

В 1920-е годы Мао Цзэдун, в то время молодой коммунист, лучше всех своих единомышленников понимал, насколько невероятной и немыслимой была победа коммунизма в Китае. У малочисленной, стесненной в средствах партии, не обладавшей ни военным опытом, ни оружием и оснащением, не было никаких шансов. Единственное, что могло дать слабую надежду на успех, — это поддержка огромного крестьянского населения Китая. Но не было в мире никого консервативнее, чем китайское крестьянство, с его укоренившимся укладом и древними традициями. В истории старейшей цивилизации на планете власть никогда не ослабевала, какие бы бурные восстания ни бушевали в стране. Идеи Конфуция в начале XX столетия оставались такими же актуальными и почитаемыми, как и в VI веке до нашей эры, когда жил великий мудрец. Несмотря на гнет современного режима, откажется ли крестьянство от устоев, уходивших корнями в глубь тысячелетий, во имя великого неизвестного — коммунизма?

Решение, каким его увидел Мао, опиралось на простой обман: задрапировать революцию в одежды прошлого, придать ей в глазах народа облик чего-то утешительного и разумного. Одной из самых любимых книг Мао был известнейший средневековый китайский роман «Речные заводи». В нем описаны приключения этакого китайского Робин Гуда и его разбойной дружины, сражавшихся против прогнившей и злой монархии. В Китае времен Мао семейные узы ценились превыше всего, поскольку конфуцианская иерархия, на верхней ступени которой стояли отец и старший сын, плотно закрепилась в общественном сознании. «Речные заводи», однако, воспевали более возвышенные идеалы — братские связи в шайке разбойников, верность благородному делу, объединяющему крепче кровных уз. Роман имел большой эмоциональный резонанс среди китайцев, их симпатии традиционно были на стороне слабых и угнетенных. Поэтому Мао постоянно проводил параллели между персонажами романа и своей революционной армией, представляя ее неким продолжением и расширением благородного братства, приравнивая свою борьбу за власть к вневременному конфликту угнетаемого крестьянства со злым императором. Он окутал коммунистические цели одеждами прошлого. Крестьянство не испытывало настороженности и даже поддерживало его группу.

Но и тогда, когда его партия пришла к власти, Мао продолжал выстраивать ассоциативный ряд с прошлым. Он представлял себя китайским массам не этаким китайским Лениным, а современным Шу Чжугэ Ляном, великим стратегом, жившим в III веке. Реальное историческое лицо, Чжугэ Лян стал легендарным персонажем и играл значительную роль в популярном историческом романе «Троецарствие». Лян был больше чем талантливый полководец — он был поэтом, философом и образцом твердых моральных принципов. Мао также представал в облике поэта-воина, подобного Ляну, человека, гармонично соединявшего в себе стратега и философа и провозглашавшего новую этику. Он создал для себя образ героя из великой китайской традиции государственных деятелей — воинов.

Вскоре любая речь или статья Мао изобиловала отсылками к ранним периодам китайской истории. Он, например, напоминал о великом императоре Цинь, объединившем страну в III веке до н. э. Цинь запретил и приказал сжигать труды Конфуция, укрепил и закончил постройку Великой Китайской стены и дал Китаю современное название. Подобно Циню, Мао также объединил всю страну, начав решительные преобразования, направленные против деспотического режима.

Цинь известен в китайской традиции как жестокий диктатор, царствование которого длилось короткое время. Блестящая находка Мао заключалась в том, чтобы зеркально перевернуть эти черты, одновременно по-новому интерпретируя Циня, оправдывая его законы в глазах современных китайцев и используя его, чтобы оправдать жестокость своего режима, насаждаемого в стране.

После провала «культурной революции» в конце 1960-х годов в Коммунистической партии Китая началась борьба за власть, в которой основным противником Мао стал Линь Бяо, в прошлом его близкий друг. Чтобы сделать понятнее для масс различие между философией Линь Бяо и своей, Мао вновь прибег к аналогиям из прошлого: он стал отождествлять своего оппонента с фигурой Конфуция, которого Линь и в самом деле постоянно цитировал. Себя самого Мао связал с древним направлением в философии, известном как легизм — законничество, к которому относился древний философ Хань Фэй. Легисты отрицали этику Конфуция, они верили в необходимость насилия для создания нового порядка. Они боготворили власть. Для придания себе веса в конкурентной борьбе, Мао развязал в масштабе страны пропаганду, пороча идеи Конфуция, используя аргументы легистов против конфуцианства для того, чтобы поднять молодежь на своеобразный бунт против старшего поколения. Такой величественный контекст он ухитрился придать обычной политической возне. В результате Мао еще раз вышел победителем, привлек на свою сторону массы и одержал триумфальную победу над противниками.

Толкование

Ни один народ не имеет таких глубинных связей с прошлым, как народ Китая. Столкнувшись с этим непреодолимым препятствием для реформ, Мао прибег к простой стратегии: вместо того чтобы начинать борьбу с прошлым, он поставил его себе на службу, проведя параллели между радикальными коммунистами и романтическими персонажами китайской истории. Переплетая историю о войне Трех Царств с борьбой Китая, Соединенных Штатов и Советского Союза, он отвел себе роль легендарного Шу Чжугэ Ляна. Подобно императорам прошлого, он добивался культового поклонения народных масс, понимая, что китайцам просто необходима символическая фигура отца или патриарха, которую они могли бы почитать. После того как он совершил грубейший промах с Большим скачком, попытавшись осуществить форсированную модернизацию страны, с треском провалившуюся, он больше не повторял этой ошибки: он еще раз убедился, что радикальные перемены следует укутывать в привычные одежды прошлого.