Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

– Что вам рассказывали? – с исступленной жадностью спросил Ван.

Доминго усмехнулся: вот наконец доступная ему маленькая победа. Но тут тощий анафема залез на него, словно ребенок, требующий от родителя песню на ночь, и даже от столь мизерной нагрузки на сломанную ногу перехватило дыхание.

– Быстрее, старичок, я хочу посмотреть, как это случится. До того как отослать меня прочь, за столом много шептались, и даже первосвященница и кардиналы не знали, как все пройдет здесь и что конкретно случилось в Виндхэнде. Мы потеряли там всех.

– Солдаты пошли друг на друга, – прошипел Доминго, превозмогая боль в ноге. – Убивали. Хуже. Поедали своих заживо. Хуже. Как… как они делают сейчас.

– О-о, – разочарованно протянул Ван. – Что ж, на сей раз, похоже, сработает – мы зажгли маяки и приготовили подношения, а в Диадеме святой престол проведет еще более действенные ритуалы. Падшая Матерь обязательно нас наградит. День Становления близится, окаянный скептик, и я даже позволю вам стать этому свидетелем. Она так любит тебя, Доминго, – даже после ваших детских богохульств и отказа от ее метки, – что вы все равно станете мучеником Вороненой Цепи. Святых или грешников, чисторожденных или анафем – Падшая Матерь любит нас всех!

* * *

Несмотря на подготовку, юность, сноровку, невзирая даже на личного демона, Чи Хён была покойницей – мертва, как ее конь; мертва, как телохранители. Единственный из них, кого она нашла среди ревущего, лязгающего металлом моря, лежал бездыханный, и она споткнулась о его труп. Она уже едва поднимала меч, который умудрилась сохранить, и хотя Мохнокрылка должна была наесться досыта, совомышь тоже вымоталась и пьяно кружила над схваткой. Если бы не трюк, которым Хортрэп, должно быть, свел с ума багряных солдат, Чи Хён уже пришел бы конец, но, даже притом что ошалевшие пехотинцы убивали друг друга с такой же готовностью, как нападали на нее, их было чересчур много.

Толпа значительно поредела, однако девушка по-прежнему была окружена врагами со всех сторон, и, когда она зарубила женщину, другая, сидевшая на корточках над павшей товаркой, подняла голову. Кровь текла по ее подбородку и с куска мяса, который она сжимала в руке, – Чи Хён попятилась, понимая, чем та занята, но не в силах уместить это в голове.

Чья-то рука вцепилась в волосы, ниспадавшие через заднюю прорезь шлема, и вывела Чи Хён из равновесия. Она попыталась развернуться, тыча мечом за спину, но рука держала слишком крепко. А потом что-то тяжелое врезалось ей в поясницу, продавив кольчужные кольца, и одновременно с корнем вырвался пук волос, и она упала ничком на утоптанный дерн. Все друзья исчезли, и если Мохнокрылка уже не могла ее защитить, то это означало, что она потеряла и свою демоницу… и все это целиком ее вина.

Чи Хён хотела перекатиться и вскочить на ноги, выставить меч между собой и врагами, но тело как будто решило покончить с происходящим: скальп горел, в ушах звенело, перед глазами плыло, мир сжался до крошечного окошечка между стальными челюстями шлема. Двое мужчин, сцепившихся в объятии, споткнулись о нее и упали рядом, клацая зубами и вгрызаясь друг другу в лица. Из черной почвы между ней и борющимися солдатами пошел пар… нет, черный дым, свивавшийся в призрачные фигуры; земля нагревала металл доспехов, и Чи Хён, глядя, как дым становится гуще, знала, что надо встать, но хотела полежать еще немного.

Вот почему Феннек и все советники, кроме Софии, отговаривали ее, не давали возглавить атаку. Чем, во имя островов, она думала, игнорируя всех, кроме знаменитой безумицы? Передовая не там, где отдаешь приказы, или устрашаешь врагов, или сплачиваешь свою армию, – она там, где ты умрешь. Дикорожденная монахиня с воем рухнула на дымящуюся землю прямо перед девушкой, а затем звериное лицо женщины разлетелось брызгами; булава упокоила ее навсегда. Чи Хён закрыла глаза: ей просто надо отдохнуть, собраться с силами и духом, а после она вернется к войне…

Она ощутила, что начинает растворяться в черной земле. Кожу защекотало, а рот наполнился слюной – в точности как во Вратах: ее тело зажило собственной жизнью и взбодрилось как никогда прежде.

Потом кто-то стянул латную перчатку с ее левой руки, и прохладный воздух был таким освежающим после жаркой печи доспеха, что Чи Хён застонала. Она попыталась посмотреть, кто освобождает ее от брони, но шлем был настолько тяжел, что не удалось поднять голову. Потом чьи-то губы любовно сомкнулись вокруг ее среднего и указательного пальцев, обсасывая с них пот. Это было приятно, это обещало, что сон, в который она уплывала, будет хорошим. Потом зубы резко сжались, круша кости, вгрызаясь в пальцы. Чи Хён завизжала, откатилась, и имперская людоедка от удивления вскочила на ноги. Тварь отняла оба пальца у Чи Хён. Это, будь она проклята, все расставило по местам: Чи Хён покрепче сжала меч, вонзила его женщине в пах и дернула вверх, распарывая живот. Людоедка повалилась, а Чи Хён встала; теперь тяжелые сапоги казались ей легкими, как шелковые тапочки, и она пнула женщину в чудовищное хищное лицо.

– Жрать мои пальцы? – Топча людоедку, она потрясала искалеченной, окровавленной рукой. – Жрать мои гребаные пальцы! Я и с ног тебе, сволочь, сейчас отдам!

Из миазмов сбоку выметнулся, как пикирующий на форель орел, какой-то мужчина. Чи Хён, развернувшись, убралась с его пути и косым ударом меча рассекла ему глотку, пока он проносился мимо.

– Жрать людей, паскуды? – спросила Чи Хён толпу. – Жрать меня, вашу мать? Сдохнуть не терпится?

Женщина подняла глаза от пищи и угостилась ударом клинка в висок; ее череп разлетелся, как тыква.

– Идите же! Откусите, попробуйте!

Двое вопящих солдат, настолько залитых кровью, что Чи Хён не могла разобрать, на чьей стороне они сражаются, пробежали мимо, размахивая оружием, но пронзили только дымку вокруг ее головы. Она перерубила одному щиколотку, а затем ткнула мечом в спину, когда он упал. Пырнула еще раз, сильнее, и черная жижа полилась из дыр в его тонкой кожаной безрукавке. Чи Хён огляделась в поисках следующего претендента; мир в зубастом просвете ее волчьего шлема начал вновь обретать смысл.

– Я убью вас! Всех!

Вокруг в пахучих клубах колыхались какие-то фигуры, дым сгущался, а затем к ней двинулся согбенный темный силуэт. Она рубанула вниз, издав дикий вопль…

И отвела клинок в последний момент, узнав Гын Джу. В этом полусвете-полумраке она чуть не отсекла ему голову, когда он выбрался из марева. Он был весь в крови, сломанное копье торчало из левого плеча, но руки все еще сжимали четырехтигриный меч, который она вручила ему, – Гын Джу был жив, он здесь… А вслед за ним из дыма появилась Чхве, выглядевшая еще хуже: кровь текла из всех конечностей. На сгибе руки она несла Мохнокрылку, и совомышь вся тряслась.

Чи Хён попыталась приветствовать их, но только ужасный смех исторгся из собачьей маски ее шлема.

– Надо уходить! – прокричал Гын Джу ей в лицо, как будто Чи Хён оглохла, но эту мысль и следовало донести убедительно.

Ноги припекало сквозь подошвы сапог, и Чи Хён, ее страж добродетели и страж доблести стали прокладывать путь сквозь дым и плоть, как будто это было одно и то же.