Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

— Я мечтала умереть, — нервно облизываю потрескавшиеся губы. — Но ты помешал. Не отпустил и удержал.

Друг против друга. Не союзники и не противники. Дуэлянты. Скрещиваем взоры точно шпаги, проверяем терпение на прочность, испытываем изменчивую удачу и готовимся к бою. Наш поединок не до первой крови. Насмерть.

— Зачем мне Ад, если Сатана остался на земле? — бросаю чуть слышно.

Гнетущая тишина ложится на плечи невыносимым грузом. Уже не хочется бежать, дело чести дойти до конца. К победе или к поражению — не принципиально.

Самосохранение отключается, запускается обратный отсчёт.

— Бросил важные дела, примчался на мой зов, — произношу с напускным спокойствием. — И что такого страшного? Почему не признаешься, что погряз в этом? В грязи.

Замечаю, как напрягаются желваки, как пролегает мрачная складка на переносице, как вздувается и пульсирует вена на правом виске.

Сквозь непроницаемую броню фон Вейганда пробиваются признаки жизни. Признаки гнева и ярости. Мои любимые.

Те, чого жадала. (То, чего желала)

— Сердишься, ведь со мной приходится считаться, ведь я не пустое место? Тоскуешь по былой свободе? — рискую и не задумываюсь о последствиях. — Давай, отрицай, унижай, придумывай новые ругательства.

Спину прямо, подбородок выше. Сохраню осанку, если достоинство сохранить не вышло.

— Ударь, — заявляю с вызовом. — Давай, бей сильнее, чтобы не поднялась.

Руки фон Вейганда сжимаются в кулаки. Резко и жутко. От этого короткого движения по моему телу проходит разряд электрического тока.

— Это поможет смыть грязь? — не сдаюсь, не перестаю нарываться. — Или втоптать в грязь наши чувства?

Пламя пожирает ледяной панцирь защиты. Под внешним спокойствием таится бешенство. Зверь рвётся на волю, срывает маску человека, издаёт приглушённый, едва различимый звук. Не то выдох, не то рычание.

— Ломай меня. Делай сукой, — будто наотмашь. — Только я давно твоя сука. Твоя шлюха. Твоя игрушка. Твоя любимая кукла.

Полные губы кривятся в недоброй ухмылке.

— Меня нет, — выделяю каждое слово. — Я то, что ты захочешь. То, чем ты прикажешь мне быть.

Хищный оскал обнажает ровные белые зубы. Сумерки сгущаются в чёрных глазах.

— Трахни. Вы*би душу, — отрывисто и отчётливо. — Только ты и так регулярно вы*бываешь мою душу.

Странно. В кромешной темноте тяжёлого взгляда вспыхивает нечто непривычное. Тень появляется и тут же исчезает. Не успеваю ухватиться.

И всё же…

Невозможно, нереально, ни единого шанса на подобный расклад.

Хотя однажды…

Неужели снова?

— Боишься, — невольно срываюсь на шёпот, не смею произнести громче, поражённо повторяю: — Ты боишься.

— Да, — отвечает ровно.

Звук этого голоса оглушает. Это проклятое слово оглушает и вынуждает вздрогнуть всем телом.

— Боишься течную сучку? — интересуюсь иронично, не удерживаюсь от выпада, теряю остатки благоразумия. — Боишься, что подохнешь без неё? Жутко от чувств? Или страшно, что лорд Мортон отнимет право её насиловать и…

Не успеваю завершить фразу.

В мгновение ока сильные пальцы сжимаются на моей шее. Больно и крепко, не позволяя вырваться из цепкой хватки. Будто смертный приговор.

Задыхаюсь. Рефлекторно дёргаюсь, надеясь освободиться, но тщетно. Ловушка захлопнулась, не получится спастись.

Фон Вейганд толкает меня вперёд, не отпускает ни на миг, одним резким движением впечатывает в стеклянную дверь.

Холодно и горячо одновременно. Сознание мутнеет не только от ужаса. Далеко не от ужаса.

Дико, странно, даже противоестественно.

Damn. (Проклятье.)

Какого чёрта?

Плоть пронзает стрела ядовитой похоти. Прошивает насквозь, от судорожно сжавшегося низа живота до горла, пленённого горячей ладонью.

Царапаюсь, извиваюсь, сражаюсь за глоток воздуха. Впиваюсь ногтями в руку, которая душит. В руку, которую люблю.

Хочу на волю… и не хочу.

Не желаю, чтобы он меня отпускал. С ним куда угодно — хоть в испепеляющий огонь, хоть в студёную воду, хоть по битому стеклу. Хоть по самому краю, хоть в зияющую пропасть, хоть до седьмого круга и глубже, до фатального конца, до расщепления на молекулы.

С ним дозволено всё и везде.

…

Говорят, когда умираешь, реальность теряет цвет, превращается в серое невыразительное пятно.

Но я не согласна. Наоборот, только в эту секунду, в последний момент контуры обретают резкость, проступают ярче и чётче, впиваются в память так, что не вытравить.

Говорят, когда умираешь, вся жизнь проносится пред мысленным взором, кадр за кадром, словно автоматически перематывается назад.

Но я видела лишь горящие чёрные глаза. Ужас. Злобу. Отчаяние. Безумие. Тысячу оттенков в темноте, в бездне взгляда, в мятежной душе.

Я видела страсть.

Чистую и неподдельную, ничем не искажённую, опаляющую дьявольским пламенем, низвергающую в преисподнюю.

Страсть настолько реальную, что можно потрогать, ощутить физически, воспалённой кожей.

Я видела фон Вейганда.

Наверное, он и был моей жизнью. Всегда. Никаких «до» и «после», единственный кадр.

…

— Боюсь, — пальцы разжимаются, но не отпускают шею, держат под контролем, едва касаются. — Боюсь того, что способен сотворить.

Жадно вдыхаю кислород. Жадно пью его дыхание.

— Из-за тебя, — бросает хрипло. — С тобой.

Не могу насытиться.

Дышу и дышу.

Вот настоящее счастье.

Дышать рядом с ним.

Дышать им.

Слёзы струятся по щекам. Меня колотит в лихорадке. Трепещу, покрываюсь мурашками, крепче сжимаю руку фон Вейганда.

Замираю на грани второй раз за вечер. Интересно, будет ли третий?

— Х-хотел б-бы, сот-творил уже д-давно, — не в силах совладать с дрожью в голосе, начинаю надрывно кашлять.

— А я и творю, — смеётся невесело, утвердительно кивает. — Неужели не замечаешь?

Да ладно.

Подумаешь, придушил чуток. Нет поводов для переживаний. Вот если бы убил, тогда, конечно, стоило бы расстроиться. Горько поплакать, устроить мне пышные похороны, накупить роскошных венков.

— Я забрал у тебя всё, — произносит прямо в распахнутые губы, усмехается и медленно перечисляет: — Семью. Друзей. Привычную жизнь. Биографию. Имя.