Две королевы - Джон Гай

За два года до того, как Мария покинула Францию, Сесил предпринял первые, осторожные шаги, которые привели к ее вынужденному отречению. Идеальным он считал такое развитие событий, когда протестантские лорды объявят себя «Шотландскими штатами» и свергнут королеву. Подобно Ноксу, Сесил с самого начала описывал Марию языком библейских пророчеств. Она была для него «Иезавелью» и «Аталией», и в глубине души он поддерживал идею Нокса о вооруженном сопротивлении «тираническим» (то есть католическим) государям.

Сесил состоял на службе у Елизаветы сорок лет. Он был ее «верным подданным» и «скромным слугой», как он сам выражался, хотя и стоял за многими ее решениями. Тем не менее своими главными целями он считал исключение Марии из числа наследников английского престола любыми доступными методами, а также подрыв ее власти в Шотландии с помощью создания хаоса в критические моменты, тогда как Елизавета уважала права Марии как независимой королевы Шотландии и не одобряла высокомерное пренебрежение принципами престолонаследия, проявленное Генрихом VIII в его завещании. Сесил постоянно жаловался, что Елизавета проявляет слишком много благородства и сочувствия в отношении Марии и отличается чрезмерной склонностью к компромиссам.

Чем тщательнее современные ученые изучают архивы елизаветинской эпохи, тем больше вопросов вызывает у них фигура Сесила. Глубоко укоренившаяся интерпретация ограничивается утверждением, что он рассматривал Елизавету и Марию как «соперниц». Разумеется, соперничество присутствовало, и Елизавета была безжалостной в своих попытках диктовать условия брака Марии и круг претендентов на ее руку. Но у двух королев было гораздо больше общего, чем предполагает такая упрощенная модель. В частности, они ясно понимали идеологические проблемы. То есть, когда правительницам приходилось иметь дело с советниками из числа мужчин, в изменчивой политической обстановке и в условиях религиозного раскола, на кону стоял не только «обычный порядок вещей».

В отношениях Елизаветы и Марии мы замечаем противоречия, неизбежные для монархии, в которой превратности престолонаследия соперничали с верностью идеалу чисто протестантского государства. Когда Елизавета выражала свои мысли, наследственные права брали верх над религией, а когда следовала совету Сесила, то наоборот. Елизавета защищала идеал монархии и была готова защищать права Марии как помазанной королевы, а Сесил трудился над определением протестантского гражданства и конструкции, в которой парламент имел бы суверенное право определять порядок престолонаследия, чтобы защитить религиозные убеждения граждан.

В отличие от пьесы Фридриха Шиллера «Мария Стюарт», изданной в 1801 г. и ставшей основой оперы Доницетти, впервые поставленной в 1835 г., где зрители наблюдали на сцене острое противостояние между Марией и Елизаветой, две «британские» королевы в жизни никогда не встречались. Елизавета так и не удостоила Марию личной беседы, которой та жаждала. По мере того как проходили годы и месяцы, становилась очевидной истинная причина отказа, прятавшаяся за многочисленными отказами. Елизавета боялась, что королева Шотландии, более молодая и, возможно, более красивая, окажется такой привлекательной и такой искусной в разговоре, что затмит или превзойдет ее.

В характере самой Марии тоже немало противоречий, но некоторые ее качества не подлежат сомнению. Она была обаятельной, умной, общительной, живой, доброй, щедрой, верной сторонникам и друзьям, преданной своим родственникам Гизам, даже несмотря на отсутствие взаимности. Она могла быть изобретательной и храброй, отличалась язвительным остроумием и никогда не была такой оживленной и энергичной, как в те минуты, когда в стальном шлеме скакала во главе своей армии.

Но ее эмоциональные потребности были глубоки. Она ждала, что ее будут любить, и нуждалась в любви. И в значительной степени получила то, к чему стремилась: ребенком от своих родственников Гизов, взрослой от четырех Марий, от слуг, а также — до ее брака с Босуэллом — от народа, который был очарован ее юностью, красотой и обаянием. Мейтланд был близок к истине, когда предсказывал, что простые люди Шотландии будут заворожены ее легкими улыбками и гримасами. Но как королеве ей не хватало любви партнера, равного, которому она могла бы поведать свои тревоги и который сглаживал бы ее импульсивность. И это желание иметь союзника, мужа, короля, привело к ее самым нелепым и не свойственным для нее ошибкам. Королевское звание означало, что она всегда окружена людьми, но Мария часто страдала от одиночества, и чрезмерная любовь к домашним животным стала следствием ее эмоциональной изоляции в последние годы жизни. Безрассудный риск, когда в 1586 г. она одобрила нелепый заговор, в котором были даже не ясны мотивы его главных участников, — это результат ее отчаяния.

Тем не менее Мария была настоящей знаменитостью. Толпы людей собирались ради того, чтобы посмотреть на ее венчание в соборе Нотр-Дам в Париже и на торжественный въезд в Эдинбург и Перт. После возвращения в Шотландию она привнесла в скучную рутину шотландского двора нечто новое, более живое и интересное. Когда ее в последний раз вели по улицам Эдинбурга, прежде чем отправить в Лох-Ливен, крики «сожгите ее, сожгите ее!.. убейте ее, утопите ее!» раздавались вовсе не из толпы горожан — это кричали специально отобранные люди, расставленные по всему маршруту лордами конфедерации.

Что касается самих этих лордов, кодекс чести которых основывался на верности клану и местных связях, то они придерживались совсем иных правил игры. Любовь и верность покупалась, как любой другой товар. Для Марии это превратилось в неравный бой. По всей видимости, она была не пешкой в политической игре и не сиреной, склонной манипулировать людьми, а знатоком человеческого характера, способной обращаться с людьми не менее искусно, чем ее английская кузина и соперница. Она наслаждалась своей ролью королевы и на какое-то время сумела объединить раздираемую распрями и опасно нестабильную страну. Вопреки распространенному стереотипу, которого придерживался Нокс, она умела управлять, руководствуясь не только чувствами, но и разумом. На самом деле ее возвращение в Шотландию из Франции прошло так успешно, что уже через полгода Мейтланд сообщал Сесилу: «Королева, моя госпожа, ведет себя так достойно во всех отношениях, как того можно только желать. Если что-то упущено, вина скорее лежит на нас».

Мария была королевой до мозга костей. Наиболее ярко это проявлялось в ее желании защитить свое достоинство и сохранить лицо. Тем не менее она могла быть капризной, удивительно наивной и слишком доверчивой. Она проявляла наивность в своем убеждении, что кровь гуще воды и что ее дядя, кардинал Лотарингский, и единокровный брат Морей не поставят свои интересы выше ее интересов; и такое повторялось неоднократно. Она наивно предполагала, что Босуэлл любит ее просто потому, что она любит его. Она была наивной, сбежав в Англию после поражения при Лангсайде и ожидая, что Елизавета поможет ей вернуть утраченный трон. Но ярче всего наивность Марии проявилась в ее предположении, что сын, совсем не помнивший мать, никогда ее не предаст.

В глубине души она верила в судьбу. Отвергнутая своими дядями или шотландскими лордами, она каждый раз пыталась снова навести мосты, пока убийство Дарнли не исключило такую возможность. Ее храбрость никогда не ставилась под сомнение. Даже Нокс одобрительно отзывался о ее «мужской» способности настоять на своем в столкновении с Дарнли после убийства Риццио, когда ей удалось переиграть его и вместе с ним под покровом бежать из Холируда; будучи на последних месяцах беременности, она верхом преодолела путь до Данбара, останавливаясь только тогда, когда ее начинало тошнить. Мария два раза пыталась бежать из Лох-Ливена на лодке, причем второй раз успешно, а после сражения у Лангсайда проскакала шестьдесят миль без остановки.