Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

в живых, тому есть подтверждение, и перед смертью он не оставил никаких письменных показаний или вещественных доказательств содеянного. Следовательно, гражданские права мадемуазель Люсьены основаны только на существовании некоторых внешних примет, которые, по утверждению госпожи де Валанжи, были и у ее внучки, – двух-трех родимых пятнышек на коже и золотистой пряди, которую я различаю – не стану этого отрицать – в ее темных волосах. Но неужели друзья и советчики мадемуазель Люсьены серьезно считают, что суду покажутся убедительными эти столь распространенные приметы в совокупности с иллюзией добросердечной престарелой дамы и свидетельством одной-единственной особы, достойной доверия, но недостаточно осведомленной, вероятно, обманутой и, уж во всяком случае, не имеющей возможности представить нам во плоти человека, чей рассказ она приняла на веру? Неужели правовед, который все это сейчас слушает, врач, знающий, как меняются приметы ребенка на протяжении первых лет жизни, да кто угодно, сколько-нибудь отдающий себе отчет в том, что такое подлинность, несомненность, очевидность фактов человеческой жизни – вы, мадемуазель Люсьена, особа здравомыслящая и, полагаю, прямодушная, даже вы сами, госпожа Женни, женщина, далеко превосходящая средний уровень по ясности ума и широте понимания, – неужели, спрашиваю я вас, вы думаете, что ваши показания будут иметь хоть какую-нибудь цену перед лицом закона?

XLV

Мак-Аллан замолчал, растерянно молчали и остальные. Одна Женни не поддалась унынию.

– Да, – твердо сказала она, – я верю, что правду всегда можно доказать правдой. Только дайте нам время! Я сама займусь поисками. Почему считать, что контрабандист умер? Может, он еще жив. Прошло десять лет, прежде чем я получила подтверждение смерти моего мужа, но все-таки я его получила. Пусть я не знаю имени контрабандиста, но однажды я узнала его в лицо, почему же не узнаю и во второй раз? Контрабандисты не вывелись ни на Уессане, ни в других местах, и все они знакомы друг с другом. Я разыщу их, выведаю, что мне нужно. Тот контрабандист сказал правду – зачем ему было выдумывать? Да и как выдумка могла так совпасть с истиной? На свете не бывает подобных совпадений! Сам он в похищении не участвовал – почему бы ему не рассказать мне сейчас всего, что он знает? Нет, нет, нельзя складывать руки только из-за того, что мы не раздобыли нужных свидетельств, – не раздобыли раньше, раздобудем теперь. Сейчас самое подходящее время для этого. Меня уже ничто не останавливает – моего мужа можно осудить, но нельзя покарать. Детей у меня тоже нет. Он никогда не был связан семьей, не связана ею нынче и я. Опозорено будет только мое имя. Ничто больше не мешает мне положить все силы на спасение Люсьены. Я и без того, наверно, виновата перед ней – слишком долго ждала. Сперва нужно думать о невинных, только потом о виноватых. Что поделаешь, он был моим мужем. Когда в Бресте или Тулоне мимо проходила партия каторжников, я всегда думала: «Неужели мне своими руками отправить его туда?» Простите меня за слабость, бедная моя Люсьена! Я постараюсь все исправить, завтра же, если надо, поеду на розыски и, если надо, отправлюсь хоть в Америку!

– Погодите, Женни! – прервал ее господин Бартез, взволнованный почти так же, как я. – Вы обещали ответить на наши вопросы. Где умер Ансом?

– В Канаде, в долговой тюрьме. Говорят, он, бедняга, под конец совсем лишился ума.

– Как вы узнали, что он умер, и почему стали выяснять, где это случилось, и доискиваться подтверждений смерти Ансома только спустя десять лет после его исчезновения?

– Подтверждений я стала искать, как только до меня дошли вести о его смерти, но я не знала, где он умер. Бретонские китобои встретили на Новой Земле канадских рыбаков, старинных своих знакомцев, и разговорились с ними о прежних товарищах. Зашла речь и о моем муже. Совсем еще молодым парнем он побывал с артелью рыбаков в тех местах и остался у многих в памяти, потому что был самый веселый и самый ленивый. И вот какой-то канадец сказал: «Я повстречался с Ансомом в Монреале. В Канаде он и умер. О рыбном промысле он и думать забыл, другими делами занимался». Что это были за дела, наши рыбаки не поняли и просто мне сказали: «Вы овдовели». Но я не очень этому поверила и попросила стряпчего из наших мест навести справки. Я извела немало денег, он написал груду писем, но только два года назад удалось наконец установить, что Ансом умер в квебекской тюрьме и что называл он себя тогда Персвилем. Впрочем, кредиторы отлично знали, что настоящее его имя – Ансом, под этим именем он и значится в тюремных списках умерших. Я хотела заплатить его долги, но не смогла найти кредиторов – они, видно, тоже перекати-поле, как он. Я запросила через стряпчего, не осталось ли после его смерти вещей, бумаг, письма на мое имя. Не осталось ничего, ответили мне, а если он что-нибудь и писал, это был бред сумасшедшего. Но все-таки почему мне не поехать туда сейчас, не узнать все самолично? Сумасшедшие иной раз много чего говорят, в их бреду бывает и толика правды. Я отыщу людей, с которыми он вместе сидел в тюрьме, поговорю с врачом, с фельдшером, расспрошу, не мучила ли его перед смертью совесть, не терзал ли страх, не вспоминал ли он о ком-нибудь, не говорил ли о ребенке…

– Разума у вас не меньше, чем воображения, госпожа Женни, – мягко сказал Мак-Аллан, – подумайте же сами, даже если вам удастся совершить эти чудеса настойчивости и преданности, будут ли иметь хоть какую-нибудь законную силу смутные, бредовые речи, произнесенные так давно и пересказанные лишь сейчас? Нет, поверьте мне, это пустая затея! Все поведанное вами здесь только утончает нить – чтобы не сказать волосок, – что связует мадемуазель Люсьену с аристократическим обществом. Действия, намеченные вами, уничтожат возможность выгодной, осмелюсь даже сказать – блестящей сделки для дорогой вам особы. Ваши розыски могут длиться очень долго, а какова тем временем будет участь мадемуазель Люсьены, стесненной в средствах, лишенной вашего присмотра, обреченной на одинокую и тяжкую борьбу за существование? Не говорю уже об опасностях, которые грозят беззащитной молодой девушке, не имеющей в свете должной опеки.

– Заблуждаетесь, сударь, – сухо заметил Мариус. – У моей кузины есть опекуны в лице господина де Малаваля и в моем.

– Вы опекун еще очень неоперившийся, – возразил адвокат, – а господин де Малаваль предлагает себя в качестве такового из одного лишь бескорыстного великодушия. Устоят ли эти опекуны, когда в более или менее близком будущем почувствуют тяжесть обязанностей, взятых ими на себя из мнимого чувства долга?

Не знаю, что ответил бы ему Мариус,