Формула бессмертия. На пути к неизбежному - Александр Никонов

И если эти отражения достаточно реальны, вы не можете сказать, находитесь вы реальном мире или целиком в воображаемом. Потому что, по сути, вы всегда находитесь в воображаемом (ощущаемом) мире. Как же определить, глюки у вас, или все происходит на самом деле?

А спросить!

Нас много. И мы можем договориться между собой, чтобы воспринимаемые нами миры более-менее совпадали. Это нам нужно для кооперативного взаимодействия. На взаимосогласованности стоит наука. (Я сейчас специально выпускаю определенную тонкость, которая заключается в том, что все другие люди со своими восприятиями тоже находятся в отражаемом вами мире, и вы, в принципе, не можете сказать, «реальны» ли они «на самом деле». Этот вариант я не рассматриваю, поскольку солипсизм мне не интересен. Субъективный идеализм — философский тупик.)

В общем, реален только сам мир. Принимаем это как постулат. Но поскольку вы — не мир, а некая самоосознающая выделенность из этого мира, о мире вы всего не знаете. Вы можете его только отражать частично — там, где с ним соприкасаетесь. Однако есть договоренность (ваша с самим собой), которая заключается в следующем: вы априорно полагаете и других людей, и мир «существующими». И с их помощью, с помощью их ощущений, постоянно корректируетесь.

Это понятно. И из этого выросла наука и вся наша цивилизация. Мы постулируем, что мир познаваем. Пусть не абсолютно, а до какой-то степени, которая позволяет нам этим миром управлять — прокладывать дороги, делать мобильные телефоны, гнать по трубам воду в дома. Не обязательно знать, как устроен телефон, чтобы им пользоваться. И не обязательно знать, что такое электрон, чтобы сконструировать телефон. Постепенное построение информационных моделей мира позволяет нам расширять сферу своих возможностей.

Какова основополагающая точка зрения европейской науки? Она проста: есть мир, и есть человек, который его изучает. Иванов ли проводит эксперимент, Петров ли, Сидоров или вообще японец Тояма Токанава, результат всегда один. Законы физики едины для всех. И везде. Потому что мир от человека не зависит — он объективен. Познаем мы его или нет, ему наплевать, он просто существует. Мы помрем — он все равно будет существовать. Именно поэтому мы и можем изучать его в его неизменности как бы «со стороны». У нас есть для этого такой инструмент, как разум.

Иными словами, получается такая дуальная картина: есть материальный мир, и есть сознание как нечто идеальное. Но наше тело при этом вполне материально и потому в данной парадигме относится к миру. Мы его изучаем как объект. Отсюда и методы работы с телом: забросили внутрь таблетку и смотрим, как оно там отреагирует.

Во всей этой великолепной мировоззренческой картине, которая подтверждает свою справедливость на практике, — вон какую огромную и сложную цивилизацию мы на ее основе создали! — есть, тем не менее, некие малозаметные онтологические шероховатости. Например, мы знаем, что вольтметр, с помощью которого мы хотим измерить напряжение в сети, самим своим существованием в этой сети вносит в сеть помеху, и потому мы меряем не то напряжение, какое хотим узнать, а искаженное. Мы получаем не искомое напряжение в сети, а напряжение в сети с вольтметром. То же самое с амперметром. И с микрометром, который, измеряя, сдавливает образец, сокращает его. Наблюдатель, таким образом, вносит помеху в наблюдаемое.

Понятно, что в некоторых случаях (наблюдение в телескоп, например) эту помеху найти трудно, если вообще возможно. Понятно также, что приборы всегда конструируются так, чтобы они вносили в измерение ничтожную помеху, которая не играет никакой роли. Поэтому на помеху измерения до поры до времени внимания не обращали, просто забывая о ней. Тем паче, что в силу неточности самого прибора измерение априори ошибочно и всегда дает «плюс-минус», который с запасом скрадывает помеху, вносимую воздействием прибора. Но в XX веке наука вошла в область измерений таких маленьких объектов, что «приборная помеха» стала не просто заметной, а фундаментально заметной, и привела к некоему мировоззренческому кризису.

Впрочем, наука могла прийти к нему и раньше. Ведь если зайти издалека, от философии, то сама рисуемая наукой картина таит в себе злые вопросы. И первый из них: как мы можем отделять сознание от мира и говорить, что мир от сознания не зависит, если сознание является частью этого мира? Оно же существует в мире! Оно его познает. С помощью своего физического тела, физических глаз, физических приборов… Правильно ли будет при такой постановке вопроса отделять сознание от познаваемого им мира? Нет, конечно, ведь сознание познает мир, в котором есть сознание! Которое в него встроено, как амперметр в познаваемую цепь.

Повторюсь, это все стало очень заметным только с появлением квантовой механики, и потому многие физики, близкие к миру элементарных частиц, теперь говорят, что дальнейшее продвижение физики невозможно без разгадки феномена сознания. И наоборот. Нобелевский лауреат академик Гинзбург писал по этому поводу: «…Просто отмахнуться от обсуждения происхождения человеческого сознания и какой-то связи этого вопроса с квантовой механикой было бы ошибкой».

Почему?

Вот с этим нам и предстоит разобраться…

Вплоть до начала XX века все шло прекрасно. Мы жили в мире «твердых тел» и реальных объектов, независимых от нашего сознания. И поэтому спокойно изучали эти тела и объекты, тыкая в них палочкой своего научного любопытства. В реальности мира никто не сомневался. Да и сложно сомневаться в существовании того, что набивает шишки при неудачном столкновении. А главное, этот мир был понимаемым. И вычислимым. А значит, предсказуемым. Любое сложное явление можно было объяснить с помощью интуитивно понимаемой модели, и на создание таких моделей физики были горазды.

Это понимание основывалось на «твердости» и вещественности мира. Точнее говоря, на непосредственной ощущаемости вещественного. На том, что наши органы чувств сконструированы эволюцией так, что могут воспринимать окружающую обстановку макромира. На нашей животности, иначе говоря. Поэтому ньютоновскую физику, на которой стояла вся наука до начала XX века, так легко представлять.

Вот столкнулись два одинаковых упругих шара под такими-то углами, а потом разлетелись. Зримо. Наглядно… Два сталкивающихся бильярдных шара — символ классической физики! Молекулы газа — это маленькие абсолютно упругие шарики, или точечки. Они, крохотульки, мельтешат в баллоне, стукаясь о его стенки и тем самым создавая то, что мы называем давлением. Если газ нагреть, скорости шариков увеличатся, они будут барабанить интенсивнее, значит, давление газа вырастет. Собственно говоря, нагрев — это и есть увеличение скорости молекул. Чего тут непонятного?

Первые сложности начались с открытием в начале позапрошлого века электричества, а с ним и такой странной формы материи, как поле. Но и тут наука не сплоховала! Для наглядности придумали силовые линии, они невидимые, но их можно визуализировать — вдоль них располагаются металлические опилки, насыпанные на листок, положенный на магнит… А электромагнетизм — это вообще волны. Понятный и представимый процесс. На море волны видели? Законы распространения волн можно изучить. Вот вам дифракция, вот дисперсия, вот интерференция.