Мотылек - Анри Шарьер

Мы лежали каждый в своем гамаке, и наши сиделки-самоучки кормили своих пациентов с ложечки даже во сне. Силы полностью оставили меня в тот момент, когда меня уложили в гамак, предварительно смазав все мои болячки маслом какао. Я словно куда-то провалился: спал, ел и пил, совершенно не сознавая, что творится вокруг меня.

Мой пустой желудок никак не хотел принимать первые ложки тапиоки. Впрочем, не только мой. Нас всех рвало по несколько раз иногда с частичным, а иногда с полным отторжением пищи, которую эти добрые женщины вводили нам в рот.

Жители Ирапы исключительно бедны. И тем не менее никто не остался к нам безучастным – каждый старался помочь, чем мог. Через три дня благодаря их коллективной заботе и нашей молодости мы были снова почти на ногах. Мы уже не лежим часами, а сидим в прохладной тени под навесом из веток кокосовой пальмы и разговариваем с жителями Ирапы. Они не так богаты, чтобы одеть нас всех сразу. Поэтому организовались небольшие группы: одна занимается Гитту, другая – Депланком и так далее. А мною занимается целая дюжина.

Первые дни нас одевали во что попало, все поношенное, но безупречно чистое. Сейчас, если предоставляется возможность, нам покупают то новую рубашку, то штаны, то ремень, то пару домашних туфель. Среди ухаживающих за мной есть две очень молоденькие девушки. Они похожи на индианок, но уже заметно чувствуется испанская и португальская кровь. Одну зовут Тибисай, другую – Ненита. Они мне купили рубашку, штаны и домашние туфли, которые они называют «альпаргатас». Туфли с открытой пяткой, поддерживаемой ремешком, подошва без каблуков, открытый носок, а сверху матерчатая плетенка.

– Нам незачем спрашивать, откуда вы. И по татуировке видно, что бежали с французской каторги.

Это растрогало меня еще больше. Надо же! Знают, что мы отбывали срок за серьезные преступления, бежали из тюрьмы. А ведь в газетах и журналах каких только ужасов про нас не понаписано! И что же? Эти скромные и послушные люди считают вполне естественным взять нас к себе и оказать помощь? То, что богатый или просто зажиточный человек раздает нуждающимся одежду или кормит их из своих обильных запасов, – это уже добродетель. Но когда бедняк отдает последнее и делит пополам маниоковую или кукурузную лепешку, в то время как ему самому и его семье не хватает еды, – это высшая добродетель. Разделить скудную трапезу с незнакомцем, беженцем правосудия – это ли не проявление истинного благородства!

Сегодня утром все как-то присмирели – и мужчины, и женщины. На лицах – озабоченность и беспокойство. Что случилось? У меня Тибисай и Ненита. Я побрился первый раз за две недели. Вторую из них мы гостим у наших великодушных хозяев. Солнечные ожоги затянулись на лице тонкой корочкой, поэтому вполне можно пользоваться бритвой. Борода скрывала мой возраст, и девушки имели о нем самое смутное представление. Они были приятно удивлены, увидев, что я молод. Так прямо и сказали по своей наивности. Мне тридцать пять, но выгляжу, пожалуй, на двадцать восемь или тридцать. Чувствую, что беспокойство, проявляемое сегодня этими гостеприимными и сердечными людьми – и мужчинами, и женщинами, – явно касается нас.

– Что произошло? Скажи мне, Тибисай. В чем дело?!

– Мы ожидаем представителей власти из Гуирии, большой деревни, что рядом с Ирапой. Здесь нет администрации. Полиция каким-то образом прознала, что вы у нас. Вот-вот они приедут.

Ко мне пришла высокая миловидная негритянка и привела с собой юношу, сложенного удивительно пропорционально. Юноша голый по пояс, в штанах, закатанных по колено. В Венесуэле цветных женщин часто называют ласкательным именем Негрита. В этом не чувствуется никакой предосудительности и нет ничего от религиозной или расовой дискриминации. Итак, Негрита сказала мне:

– Сеньор Энрике, к нам едет полиция. Не знаю, как они с вами обойдутся, плохо или хорошо. Не хотите ли на некоторое время спрятаться в горах? Мы можем вам помочь. Брат отведет вас в хижину, где никто вас не отыщет. Тибисай, Ненита и я по очереди будем носить вам еду каждый день и сообщать, как обстоят дела.

Я был тронут до глубины души и пытался поцеловать руку благородной девушки, но она отвела ее и поцеловала меня в щеку нежно и непорочно.

В деревню галопом прискакала группа всадников. У всех на боку слева, словно мечи, болтаются мачете – длинные ножи для рубки сахарного тростника. У всех на поясе патронташи, набитые пулями, и у каждого большой револьвер в кобуре. Спешились. К нам приблизился длинный и тощий человек с монголоидными чертами лица и раскосыми глазами-щелочками. Он весь красный, как медный котел. На вид ему не более сорока. На голове огромная широкополая шляпа из рисовой соломки.

– Добрый день. Я префект местной полиции.

– Добрый день, сеньор.

– Вы, люди, почему не сообщили, что у вас живут пятеро беглых каторжников из Кайенны? Говорят, уже неделю. Отвечайте.

– Мы ждали, когда они смогут встать на ноги и когда у них заживут солнечные ожоги.

– Мы приехали за ними и заберем в Гуирию. Сейчас приедет грузовик.

– Хотите кофе?

– Да, пожалуйста.

Мы сели в круг, и каждый получил свой кофе. Я стал разглядывать префекта и полицейских. Они не показались мне злыми. Складывалось впечатление, что они лишь исполнители приказа сверху, с которым в душе необязательно согласны.

– Вы бежали с острова Дьявола?

– Нет, мы прибыли из Джорджтауна, Британской Гвианы.

– И что же вам там не сиделось?

– В тех краях трудно заработать себе на жизнь.

Он усмехнулся и сказал:

– Вы полагаете, что здесь вам будет лучше, чем у англичан?

– Да, потому что мы, как и вы, романского происхождения.

К нашему кругу приблизилась группа из семи или восьми мужчин во главе с седовласым человеком лет пятидесяти, среднего роста, с кожей совершенно шоколадного цвета. В больших черных глазах светится живой острый ум. Правая рука – на рукоятке мачете сбоку.

– Префект, что вы собираетесь делать с этими людьми?

– Отвезу в Гуирию и посажу в тюрьму.

– Почему вы не позволяете им остаться здесь, с нами? Мы их всех разберем по семьям.

– Это невозможно – у меня приказ губернатора.

– Но они не совершили никаких преступлений на земле Венесуэлы.

– Это мне известно. И все же они очень опасны. Чтобы попасть во французские исправительные колонии, надо совершить что-то серьезное. А кроме того, они бежали без документов, и французы обязательно потребуют их выдачи, как только узнают, что они в Венесуэле.

– Мы хотим, чтобы они остались с нами.

– Невозможно – приказ губернатора.

– Все возможно. Что знает губернатор о несчастных и бедных? Человека никогда нельзя считать пропащим. Что бы он ни совершил, в жизни всегда наступает момент, когда ему хочется искупить свою вину, когда он сможет стать полезным обществу. Разве это не так? Люди, скажите!