Портрет и вокруг - Владимир Маканин

Аня спала, так и было. Я же сидел возле телефона на кухне – спиной к двери – и не слышал ее шагов.

– Ты все-таки не прав, Игорь.

– Не прав? (Я потерял нить – а нить была.)

– Я ведь слышала – ты отказываешься помочь Вере Сергеевне.

– Не надо, Аня, об этой помощи. Уже ночь.

Но она сказала – надо, надо, Игорь. И присела на стул. Терпеливо и, пожалуй, даже ласково Аня высказала то, что надумала, пока стояла за моей спиной, когда я мял пальцами шнур и выкладывал Вере по телефону правду-матку.

– Тебе не удалось узнать про Старохатова?.. Но ты не огорчайся, Игорь. И ни в коем случае не бросай начатое на полдороге. Ты обязан узнать всю правду.

– Аня…

– Ты обещал Вере Сергеевне помочь или не обещал?

– Аня…

– Помогать, Игорь, – я где-то это читала – нужно не только тогда, когда помогать легко. Помогать нужно и тогда, когда трудно.

Ту часть ее реплик, которая относится к спасению нашего кино, я постарался не слышать. Ради доброты на ночь глядя.

– Аня, – я облизнул спекшиеся губы, – Аня. Я, видишь ли, выпил… Много выпил. Мне сейчас совсем не до кино.

– Тебе не стыдно?

– Мне не стыдно… Мне плохо.

Тут она увидела, что мне действительно не до кино.

– Ладно… Когда папа выпивал, мама заставляла его лезть в ванну с холодной водой.

– Ты, Аня, наверное, шутишь?

– И не собираюсь.

– Да откуда у них была в те времена ванна?

– Была бочка.

И она решительно повела меня к ванне, чтобы делать то, что мама делала с папой. Она велела мне раздеваться. А сама открыла кран, притом открыла мощно и только один – синенький. Некоторое время я гневно говорил ей те слова, какие папа, видимо, говорил в таких случаях маме, а затем смирился. Я влез в ванну, сидел там и вскрикивал от холода. Но стало легче. Это точно.

Отдав дань традиции, Аня уложила меня в постель – лежала со мной рядом и тепло дышала в ухо.

И шептала:

– Игорь… Игорек… Все-таки помоги Вере Сергеевне… Ладно?

– М-м…

– Прошу тебя… Из небольших честных поступков складывается большая правда.

– Кто это тебе сказал?

– Все говорят.

В ход пошли и другие глубокие истины. Потом Аня уснула. Было тихо. А я еще раз встал и сделал то, что, по-видимому, делал папа, если его здорово мутило, а мама уже крепко спала, – влез в холодную ванну на этот раз самостоятельно.

* * *

Никогда я не был счастлив больше, чем в те дни с Аней. Никогда и ни с кем (счастье не ценят, я тоже не ценил), – можно долго рассказывать, можно воспроизвести и зафиксировать сотню милых мелочей, но счастья все равно заметно не будет, потому как оно вообще незаметно.

– Ты еще шшанок, – говорил я ей иногда, шутливо намекая на разницу в возрасте и на ее юность. Оказывалось, что я попадал в больное: Аня вдруг делалась сама не своя. Ей слышалось в этих словах нечто большее, потому что так уж она была устроена.

– Я не щенок. И вообще – я не собака.

– Шшанок… – поддразнивал я.

И лишь много-много позднее выяснилось, что ее обижал не намек на зеленость: обижало удвоенное «ш» – Ане казалось, что я заодно подсмеиваюсь над ее простоватой речью. А речь, кстати, простоватой у нее уже не была. Как говорили у них на заводе, выйдя замуж, «Анька стала тянуться».

* * *

Мы перешептывались – и этот тихий ночной треп был током крови в том своеобразном организме, который зовут молодой семьей. Ночник еле горел, чтоб не тревожить дочку. Маша спала.

– Массажистке надо будет отдать на той неделе, – шептала Аня.

– Верно, – шептал я.

И трогал пальцами мочку ее уха.

– Перестань, – шикала она. Протягивала руку и брала с полки книгу – сборник пьес Мариво, случайно возникшее, а затем закрепившееся временем и привычкой место хранения наших денег. Их там было еле-еле, то есть денег, а не пьес. Даже в лучшие дни казалось, что Мариво написал лишь несколькими страничками больше.

– …И еще пятерка, – Аня шелестела бумажкой, прикидывая, отделить ее от других или нет, – купить бы крупу, а?.. Чтобы впрок была. Чтобы в конце месяца мы не оказались на мели.

– Крупу?.. Обязательно! – горячо и, конечно, фальшиво поддержал я.

– Значит, покупаем?

– Да.

– Решено: так что и этой пятерки уже нет…

А мне было все едино. Пятерки, трешки, рубли – я не совал в это нос. Однако я участвовал. Потому что знал, что Аня очень любит, если мы это как бы коллективно обсуждаем, и очень не любит, если я во время обсуждения как бы немного вздремну. Иногда все же случалось попасть впросак.

– Ну как же так? Ты же сам только что сказал – купим крупу! – возмущалась Аня.

– Крупу?.. Какую крупу?

– Ты опять пропустил мимо ушей, не слушал?

– Ах да, крупу, – поспешно соглашался я. – Ну конечно. Ну ясно… Подумать только!

Глава 6

Старый дом спал, как и положено спать старому дому, когда пик его деятельности уже пройден и остается стареть или идти под жилье. Дом старел. Но в тот вечер бывший киношный дом наверняка ударился в воспоминания, потому что в самой его сердцевине, в прохладном и пустынном холле, проводилось достаточно шумное мероприятие – отмечалось шестидесятилетие Павла Леонидовича Старохатова. И одновременно сколько-то лет творческой деятельности. Кажется, тридцать. Столики по этому случаю были выволочены из захиревшего и безлюдного буфета, и, когда их приставили один к другому, как детские кубики, они образовали стол. Длинный стол. Большой стол. Или, чтоб совсем понятно, богатый стол.

Можно считать, что на событие я налетел случайно и случайно же увидел серебристые горлышки выставленного шампанского. Можно считать, что это не случайно и что это, например, судьба. Или стечение обстоятельств. Как угодно. Во всяком случае, я ехал поговорить с Верой. Но, узнав о торжестве, я не уклонился, не отложил, не перенес разговор на завтра, а сказал себе – дождусь. Посмотрю. Даже любопытно.

И вот – я видел застолье. И эти самые, серебристые головки шампанского.

Я услышал третий или, может быть, четвертый тост. Но уже никак не первый. Предлагалось выпить не за заслуги и не за такие-то фильмы, а просто за то, что Старохатов Павел Леонидович был с нами и жил. Как человек.

– …За то, что жил! За то, что есть на земле такой человек. Был и есть среди нас!

Дальше пар из говорившего будто бы слегка выпустили – он стал мямлить, разжевывать и путаться. А начало было неплохое. И будь в руках рюмка, я бы тоже выпил за то, что Старохатов был и есть. Поддержал бы. Не бог весть чему учил он нас, но люди, с которыми он нас сталкивал, и фильмы, которые он выпрашивал и крутил для нас в зале, уже сами по себе стоили тоста.