Дочь того самого Джойса - Аннабель Эббс

Я сунула в сумку балетные туфли и поспешила к двери. Сотни вопросов вертелись у меня на языке, но времени на разговоры совсем не было.

– Было хорошо. – Джорджо потянулся и зевнул еще раз. – Беккет оттаял после нескольких рюмок. После того как он чуток выпьет, у него открывается превосходное чувство юмора. А это как раз напомнило мне кое о чем, Лючия. – Он замолчал и стал шарить по карманам, ища сигареты. – У тебя завелся поклонник.

Я резко развернулась. Удары моего сердца были похожи на пистолетные выстрелы.

– Кто?

– Больше не могу вымолвить ни слова. – Джорджо воткнул в рот сигарету и снова сунул руку в карман, нащупывая зажигалку. – Черт возьми! Я оставил зажигалку в этом проклятом баре!

– Кто? – настойчиво повторила я.

– Поклонник. Все, что я могу сказать. – Нетвердой походкой он подошел ко мне и шутливо толкнул в плечо. – Лети, а то опоздаешь, Лючия. Кстати, возможно, ты могла бы на обратном пути зайти на Монмартр и забрать мою зажигалку?

Но я уже сбегала по лестнице, на цыпочках перепрыгивая сразу через пять ступенек. Голова моя кружилась, и я была вне себя от волнения. Выскочив на улицу, в яркий, нестерпимо солнечный день, до краев заполненный обещанием всего лучшего на свете, я кружилась и вальсировала всю дорогу до танцевальной студии.

Сентябрь 1934 года

Кюснахт, Цюрих

– О, новое меховое пальто, мисс Джойс? – Доктор Юнг стоит за отполированным письменным столом и оглядывает меня сверху вниз своими глазами ящерицы.

– Баббо его купил. Я потеряла прежнее. – Мои глаза покалывает от слез. Как я могла вести себя так глупо! У баббо полно забот, кроме того, чтобы покупать мне новые пальто. Если его великий труд не будет завершен, это станет только моей виной… только моей виной… Я поднимаю воротник пальто и кутаю подбородок в его податливые складки.

– Вам нет нужды душить себя, мисс Джойс. Вряд ли здесь его унесет ветром. – Доктор проходит через кабинет и закрывает окно, будто всерьез думает, что внезапный порыв ветра может сорвать с меня пальто.

– Его не уносило ветром! – с негодованием возражаю. – Я случайно оставила его в зоопарке. Я смотрела на медведей, вместе с той женщиной, которой вы платите, чтобы она шпионила за мной, и забыла его на скамейке. – Я замолкаю и смотрю в окно, на гладкое, словно зеркало, Цюрихское озеро. Слышатся пронзительные крики чаек и тихое пыхтение парома, подходящего к пристани.

– И как вы ладите с мадам Бейнс? – Доктор Юнг возвращается к столу и берет в руки первые главы моих мемуаров.

– Я знаю, что она – ваша шпионка. И отказываюсь рассказывать ей о своих снах. Но скажите же, что вы думаете о моей истории? Вам понравилось? – Я нервно играю с пуговицами пальто, засовывая их в петли и снова освобождая, одну за другой.

Доктор Юнг кивает.

– Я ожидал, что это будет больше похоже на работы вашего отца.

Я оставляю пуговицы, встаю и выпрямляю спину, стараясь выглядеть как можно выше.

– Должно быть, мне стоит принять это как комплимент – ведь мы все знаем, что вы думаете о книгах баббо. – Мой тон холоден как лед, потому что я помню, как уязвлен был баббо, когда доктор Юнг публично назвал «Улисс» холодным произведением, бесчувственным и скучным, как солитер. Да-да, именно это слово он употребил. – Значит, мои мемуары не напоминают вам солитер?

Он молча листает страницы, иногда кивая и шумно втягивая носом воздух.

– Где вы родились, мисс Джойс?

– Я вам уже говорила. В больнице для бедных в Италии. Баббо тоже там был. Вы не хотите ничего спросить о том, что я написала?

– Ваш отец наблюдал за родами? – Доктор приподнимает брови.

– Разумеется, нет! Он был очень болен и сам лежал в другой палате. Мама рассказывала, что тогда он едва не умер.

Доктор достает из кармана платок и промокает нос, однако безуспешно.

– Вы знали, что мать очень долго не кормила вас грудью или, возможно, вообще не кормила?

Я пожимаю плечами:

– И что с того?

– Но она кормила вашего брата. Почти до тех пор, пока не родились вы. Ваш отец написал это в отчете, который я попросил его составить. Вы испытываете какие-нибудь чувства по этому поводу, мисс Джойс?

– Джорджо всегда получал все – так у нас было заведено. Мать боготворит его. А баббо боготворит меня. – Я снова пожимаю плечами. Почему доктор Юнг все время говорит о моем детстве? – Моя история, – напоминаю я. – У вас нет никаких вопросов?

– Меня очень привлекло упоминание о ваших ясновидческих способностях. – Он постукивает пальцем по рукописи. – Не могли бы вы рассказать мне об этом подробнее? Были ли другие случаи, когда вы могли предвидеть будущее? И можете ли вы видеть его сейчас?

Я молчу и думаю, отвечать ли мне на его вопросы или нет. Но потом меня вдруг поражает мысль, что у меня ничего не осталось. Только мои тайны. А он слишком хочет их узнать. Он чересчур жаден.

– Вы должны дождаться следующей части. Но не ждите, что ваша шпионка вам что-нибудь поведает. Я буду предельно осторожна, чтобы ничем не выдать своих тайн.

Я не признаюсь ему, что все обретает смысл, лишь когда я пишу это на бумаге, заворачиваю мысли и воспоминания в слова, словно обматываю их пряжей. Я встаю и подхожу к окну, держа голову и плечи очень прямо. Чрезмерно ухоженный, вылизанный сад доктора Юнга выходит на озеро, где свободно плавают дикие утки и лебеди, оставляя на воде расходящиеся следы. Наверху в небе носятся чайки – то парят и кружат, то резко ныряют вниз.

– Я больше не хочу быть узницей, – говорю я и поворачиваюсь к доктору. – Я нужна баббо. От меня зависит будущее литературы.

Мне снова вспоминаются медведи в зоопарке. Как они кругами ковыляют по клетке, вялые, потерявшие всякую надежду.

– Вы делаете огромные успехи, мисс Джойс, но это только начало. Мадам Бейнс считает, что вы менее дезориентированы, чем мы думали вначале. И часто, по ее словам, вы мыслите вполне ясно и здраво. Да и чтобы написать все это… – он на секунду умолкает, берет мою рукопись и делает размашистый жест, – вы должны были находиться в здравом уме и ясной памяти.

– Когда я начинаю писать, вспоминаю все. Темнота отступает, растворяется, и я вижу прошлое так, будто это случилось вчера.

Я начинаю расхаживать по комнате. Как же мне надоело сидеть – в кабинетах врачей и больничных палатах, в машинах и на скамейках, на кроватях и смотровых столах! И