Королева Братвы и ее короли - Селеста Райли

отца? Это не совсем обычная ситуация, даже в самых нетрадиционных семьях. Но с другой стороны, когда еще мой мир был нормальным?

Я натягиваю фальшивую улыбку, которая не доходит до глаз, уже плету паутину полуправды, которая понадобится мне в этом разговоре.

— Я скажу ему, чтобы он пришел в следующий раз, — говорю я, и эти слова кажутся пустыми даже для моих собственных ушей.

Доктор, кажется, удовлетворена ответом, или, по крайней мере, она не настаивает дальше, за что я ей благодарна. Я не готова погружаться в сложности своей личной жизни с человеком, который, по сути, является незнакомцем, каким бы добрым или причудливым он ни был.

Когда я выхожу из комнаты, груз ее вопроса остается. Как я буду справляться с этим? Реальность моей ситуации, нашей ситуации далека от общепринятой.

Но одно я знаю точно: этот ребенок, мой ребенок, никогда не будет испытывать недостатка в защите и любви. Будь он от Романа, Луки, Григория или от всех нас вместе, он будет расти, зная, что его хотят, что им дорожат. Может быть, не в традиционном смысле, но с каких пор я вообще делаю что-то традиционно?

— Хорошо, теперь ты свободна. Я хочу увидеть тебя снова очень скоро. И я выпишу тебе дородовые витамины, — продолжает она.

Мне удается кивнуть, едва я успеваю переварить ее слова. Мой разум находится далеко отсюда, запутавшись в паутине "что-если" и "может быть". Реальность моей ситуации — беременная, потенциально от Романа, но возможно и нет — ощущается как тикающая бомба в моей жизни, жизни, уже чреватой опасностями и обманом. Как мне справиться с этим? Как защитить эту зарождающуюся жизнь от угроз, которые нависают над каждым моим шагом?

Упоминание о дородовых витаминах возвращает меня в настоящее, напоминая об осязаемых, неотложных шагах, которые мне необходимо предпринять.

— Спасибо, — говорю я, мой голос тверже, чем я чувствую. — Я обязательно буду принимать витамины.

Я еще не сказала Роману, что он не единственный кандидат на роль отца этого ребенка. Не расстроится ли он, не начнет ли ревновать? Я не уверена. Чувства Романа — это лабиринт, в котором я осторожно ориентируюсь, но это откровение может стать тем самым Минотавром, который ждет в центре. Он заслуживает знать, но время… оно должно быть правильным. Сейчас все мои силы должны быть направлены на то, чтобы уберечь ребенка от хищников, скрывающихся в тени, таких как Белла.

Я заберу ее жизнь, если это потребуется. Она не тронет моего ребенка. Моя рука защитно тянется к животу — это клятва, данная не только моему нерожденному ребенку, но и самой себе. В этой жизни, полной насилия и власти, эта маленькая, растущая жизнь стала моим маяком, моим новым центром притяжения.

10

ГРИГОРИЙ

Когда приземляется последний удар, раздается хруст костей под неумолимой силой кулаков моих людей, я прислоняюсь спиной к холодной стене, не впечатленный. Интервент, которого теперь едва можно узнать в том человеке, который думал, что сможет проникнуть в наши ряды, неподвижно лежит на земле. Я наблюдаю из угла за разворачивающейся передо мной сценой с монотонностью, которая стала слишком знакомой. Пытки, боль, отчаянные мольбы о пощаде, все это часть работы. И, честно говоря, временами она становится очень скучной.

— Он еще дышит? — Спрашиваю я, мой голос ровный, отстраненный от только что произошедшей жестокости. Один из моих людей, Твитч, проверяет, его движения эффективны, отработаны.

— Едва ли, — отвечает он, поднимая на меня глаза в поисках следующего приказа.

Я киваю, уже думая о будущем.

— Пока не отрезайте ему язык. Убедитесь, что он заговорит раньше. Нам нужно знать, кто его послал.

Твич вопросительно поднимает бровь, но я не даю ему возможности высказать свое недоумение.

— Приготовьте воду, пока он нужен нам живым.

Остальные мужчины обмениваются взглядами, но им лучше не спорить. Они видели смерть и разрушения от рук своего лидера и понимают ценность пленника.

Моя работа — добывать информацию, каким бы изнурительным и мучительным ни был процесс. Я видел бесчисленное множество людей, сломленных до бесчувствия, и только перспектива предоставления информации восстанавливала их волю к жизни.

— Хорошо, — говорю я, мой голос низкий и угрожающий. — Скажи нам, кто тебя послал. Мы можем сделать это быстро и относительно безболезненно, а можем и затянуть. Выбирай сам.

Пленник, тощий мужчина с дикими глазами, смотрит на меня вызывающе.

— Ты ничего от меня не получишь, — рычит он.

Я ухмыляюсь, протягивая руку в перчатке, чтобы сжать его челюсть.

— Думаю, ты нас недооцениваешь, — говорю я, в моем голосе звучит угроза. — Мы не из тех, кому ты хочешь бросить вызов.

Он шипит, его глаза расширены от страха, но упорно молчит. Я отпускаю его челюсть и встаю, скрестив руки на груди. Пора менять тактику.

— Хорошо. Если ты не хочешь говорить нам добровольно, мы найдем другие способы заставить тебя говорить. — Я поворачиваюсь к Твитчу. — Принеси соль.

Я киваю Твичу, который достает из кармана небольшой пакетик соли. Мужчина с ужасом наблюдает, как Твитч насыпает ее на его раны, грубые гранулы жалят, как иголки.

— Кто тебя послал? — Я требую, мой голос низкий и холодный. — И что им от нас нужно?

Мужчина корчится от боли, когда соль разъедает его плоть, но не сдается.

— Я ничего вам не скажу, — задыхается он, его голос хриплый от мучений. — Ты никогда не узнаешь моих секретов.

Я ухмыляюсь, и по моим венам разливается холодное чувство. Этот человек, так решительно настроенный хранить свои секреты, даже не представляет, во что он ввязывается.

— Отлично, — говорю я, и в моем голосе появляется угроза. — Посмотрим, как долго ты сможешь продержаться. — Я жестом показываю Твитчу, чтобы он насыпал еще соли на раны, и тот кричит от невыносимой боли.

Но я вижу, что он не сдается. Его глаза по-прежнему устремлены на меня, полные непокорности и обещания, что он никогда не сломается под давлением.

— Мы будем убивать тебя медленно, — говорю я, мой голос ледяной. — И поверь мне, это самый простой выход для меня.

Глубоко вздохнув, я машу рукой Твитчу.

— Принеси мне электро-щипцы.

Твич приносит мне электро-щипцы, и я угрожающе держу их перед мужчиной.

— Последний шанс, — шиплю я. — Скажи нам то, что мы хотим знать, или мы позаботимся о том, чтобы ты пожалел об этом.

Он смотрит на меня, его лицо искажено смесью страха и презрения.

— Я никогда ничего вам не скажу.

Я прижимаю к его коже шило, и электричество проходит сквозь него, озаряя его тело голубым светом. Он кричит