Подземелья Лондона - Джеймс Блэйлок

— Хотите, расскажу кое-что занимательное? — спросила Матушка Ласвелл, нарушив молчание.

— Непременно, — откликнулся Сент-Ив.

— Открою вам, что Клара — водоискательница огромной мощи. Ее способность находить грунтовые воды и все, что связано с мертвецами, поразительна.

— Вы хотите сказать, что она освоила искусство лозохождения? — уточнила Элис.

— Нет, дорогая. Я имею в виду, что Клара сама и есть поисковая лоза — человеческий гидроскоп. С ней случается припадок, когда она оказывается над подземными водами, даже если протекают они на большой глубине. Девочка начинает крутиться волчком и не может совладать с собой. Если ее не увести оттуда, она впадает в ступор.

— Скажу вам правду, — вздохнул Сент-Ив, — я скептически отношусь ко всем этим жезлам и гидроскопам, позволяющим отыскивать погребенные человеческие тела, сокровища или что там еще… Эта идея была отвергнута давным-давно.

— Вы не были бы так категоричны, профессор, увидев, как Клара входит на кладбище. Честно говоря, мы держали ее на ферме почти как пленницу, потому что обыкновенная земля под ее ногами могла стать источником истинных кошмаров, стоило ей проявить неосторожность. Мать сделала Кларе пару башмаков с подошвами из свинцового листа — это ослабляет эффект, но девочке в них плохо. Понимаете, башмаки подавляют ее способность к ясновидению, потому что слой свинца изолирует ее от земли. Когда ясновидящий лишен обычного зрения, утрата способностей очень мучительна, она ощущается как увечье. Временами Клара справляется с эффектом гиперчувствительности, декламируя стихи или называя буквы алфавита в странном порядке, который придумала сама. Сара научила дочь стихотворению мистера Лира[13] «В страну джамблей», добиваясь, чтобы та запомнила его слово в слово, хотя произведение лишено всякого смысла — а может, именно на это и рассчитывая. Они использовали это стихотворение, чтобы вызывать друг друга — телепатически общаться, если описывать это в современных терминах. Хотя тем, кому ведомо такое искусство, вряд ли нужны термины.

— Клара, без сомнения, очень интересная девочка, — сказал Сент-Ив. — Понимаю, почему вы хотели держать ее подальше от месье Шарко и от любого другого, кто захотел бы изучать ее.

— Думаю, тогда вы поймете, почему мне, оставаясь в стороне от полицейского расследования, необходимо знать, что раскопал доктор Пулман, старающийся пролить свет на убийство Сары Райт. Если вам ясна моя мысль, вы сумеете догадаться, почему я стремлюсь оградить от всего этого Клару.

— Разумеется, — согласился Сент-Ив. — Вы несете огромное бремя, Матушка Ласвелл, и вам не следует делать это в одиночку. Нет бремени тяжелее, чем тайное знание.

— Тут вы совершенно правы. Проще говоря, я боюсь, что источник этого зла — мой мертвый муж. Помните, когда я впервые заговорила о нем с вами, то не могла произнести его имя — оно вызывало у меня ужас и омерзение. Но наши невероятные приключения в Лондоне и на болотах возродили меня, и это имя больше не властно над восставшей из праха женщиной. Его называли Морис де Салль. Теперь его имя известно вам обоим — на тот случай, если вы вновь его услышите. Когда его повесили за занятия вивисекцией и детоубийство, я записала его имя на полоске бумаги и сожгла ее на навозной куче, чтобы навсегда с этим покончить. С тех пор я его не произносила. Однако теперь это имя стало очень важным, потому что я знаю, что его… Что наследие Мориса де Салля имеет к убийству Сары прямое отношение.

— Наследие вашего умершего мужа, как бы его ни звали, это не ваше наследие, Матушка Ласвелл, — возразила Элис. — К тому же этот человек мертвее мертвого уже очень много лет.

— Да, это худо-бедно так. Но то, что он знал, не сгинуло вместе с ним, Элис, и, видимо, никогда не сгинет, а продолжит притягивать к себе тех, кому это знание нужно для достижения их собственных целей. Я вам кое-что рассказывала о нем, профессор, в нашу первую встречу той ночью, когда бедную Мэри Истман убили на кладбище, но многое я опустила, поскольку не придавала этому значения. Теперь я убеждена, что это важно. Когда моего мужа повесили, его тело погребли на перекрестке у старого моста, чтобы сбить дух мертвеца с пути, и вбили в тело кол, чтобы оно оставалось на месте.

— Но ведь от этой практики отказались еще в прошлом столетии! — заметила Элис.

— Не в особых случаях, дорогая, уверяю вас, а его случай был как раз особым. Гораздо хуже, чем вы можете себе представить. Тело-то и сейчас там, прибитое к месту, но не в том состоянии, в каком было погребено. Не хочу оскорбить ваши чувства тем, что сейчас расскажу, но, боюсь, поведать об этом я все же должна. Ночью после похорон некто раскопал могилу, пока земля была еще рыхлой, и забрал голову. Могила была снова зарыта, почву утоптали вровень с поверхностью, излишки размели, и все остается так и поныне. Несколько лет назад дорогу замостили, но, хвала Господу, тело погребено достаточно глубоко, чтобы его не потревожили. Это осквернение праха покойного было совершено по моей просьбе, и, скажу честно, я без колебаний сделала бы это снова.

Элис, прикрыв рот ладонью, изумленно смотрела на Матушку Ласвелл.

— Но почему? — спросила она. — Это же должно быть ужасно.

— Это было… необходимо, мадам.

— В некоторых странах Европы, — пояснил Сент-Ив, избавляя Матушку Ласвелл от необходимости погружаться в исторический экскурс, — до сих пор обычным делом бывает удаление сердца или отделение головы убийцы, расчленение его тела на куски и погребение кусков рядом с проточной водой, чтобы течение уносило фрагменты души прочь. Согласно расхожему представлению, тело должно быть разделено на части, дабы смутить дух, так же как его смутят несколько троп, сходящихся на перекрестке, не позволяющих вернуться домой. Закон, конечно, не одобряет подобную практику, но закон не одобряет и многое из того, чем бывают всецело поглощены невинные и благонамеренные люди, не имеющие привычки оповещать власти о своей приверженности традициям.

— Именно так, — подтвердила Матушка Ласвелл. — Мир, каким его видят законники, ничем не напоминает тот, что доступен духовному зрению. Помните, Элис, вы говорили мне, что своими глазами видели странные вещи, когда собор был в осаде, — вещи выше вашего понимания?

— Да, — ответила Элис. — Вы совершенно правы. Порой я наивна, как дитя, да и жизнь моя не омрачена заботами подобного рода…

— И это великолепно! Я молила бы небеса о возможности вытряхнуть все эти материи из головы и из сердца… Итак, как я уже сказала, отделение головы задумала я. Участия в процедуре я не принимала, но наблюдала с помощью театрального бинокля за тем, как все осуществлялось, из окна гостиницы «Чекерс-Инн», где поселилась на время суда над мужем, поскольку опасалась оставаться дома в одиночестве. И мало что могла разглядеть, кроме копошащихся силуэтов, потому что ночь, к счастью, была темной, но мои соучастники работали быстро. Копали двое могильщиков, которые утром зарыли тело. Мясник мистер Сарни, мой должник, перерезал шею трупа, чтобы отделить голову. Сарни вскоре скончался, могильщики, вероятно, смекнули, что дело нечисто, но помалкивали, поскольку сами были нарушителями закона и к тому же немало получили за работу. Потом один из этих парней тоже умер, но по причинам самым естественным, а второй еще неделю назад был жив… Он стал церковным сторожем и много лет трудился в соборе святых Петра и Павла, мы с ним часто беседовали на разные темы. Ему, старому мистеру Питти, недавно исполнилось девяносто лет, и все думали, что он отошел во сне, но у меня есть сомнения… А тогда рядом с ними был еще один человек — Сара Райт. Это она уложила в ящик голову Мориса де Салля и схоронила ее в качестве одолжения мне, положив на глаза фальшивые монеты, набив свинцовый короб омелой и залив слоями воска. Я понятия не имею, где закопана эта голова или, упаси нас Господь, где она находилась, если Сара действительно зарыла ее под полом собственного домика, в чем я сильно сомневаюсь. Мы никогда не обсуждали эту тему, чтобы не вызвать ненароком дух моего мертвого мужа.