Семя желания - Энтони Берджесс

– Да не глупи, – поспешно ответила она. – Даже если бы я хотела тебе изменить, то с кем? Мы никуда не ходим, мы ни с кем не общаемся. И вообще, – сказала она с жаром, – я против подобных инсинуаций! Как ты можешь такое говорить! Даже думать! Я была тебе верна с того дня, как мы поженились, и вот какова благодарность за мою верность?

– Но я же, скорее всего, принял таблетки, – проговорил Тристрам, усиленно стараясь вспомнить. – Помню, когда это было. Это был тот день, когда бедный маленький Роджер…

– Да, да, да.

– … и я только что пообедал, а ты, если я правильно помню, предложила…

– О нет, Тристрам. Это была не я. Это точно была не я.

– А я точно помню, как спустил с потолка аптечку и…

– Ты выпил, Тристрам. От тебя ужасно несло алком.

Тристрам тут же понурился.

– Ты уверен, что нужные таблетки принял? Я тебя не проверяла. Ты же всегда лучше знаешь, как надо, верно, милый? – Ее естественные зубы сверкнули в саркастической улыбке. – Так или иначе, что сделано, то сделано. Может, это был просто всплеск жажды отцовства.

– Откуда ты взяла такое выражение? – набросился на нее он. – Кто сказал тебе эти слова?

– Ты, – вздохнула она. – Ты иногда употребляешь это выражение.

Он уставился на нее.

– В тебе, наверное, очень много от еретика, – сказала она. – Во всяком случае подсознательно. Ты, знаешь ли, много чего во сне говоришь. Сначала будишь меня храпом, а потом, удостоверившись, что у тебя есть аудитория, говоришь. По-своему ты ничем не лучше меня.

– Ну…

Он неуверенно оглянулся по сторонам, думая, куда бы сесть. Беатрис-Джоанна, нажав кнопку, вытянула из стены еще один стул.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарил он. – Как бы это ни произошло, ты должна от него избавиться. Тебе надо что-нибудь принять. Нельзя затягивать до того момента, когда придется идти в абортарий. Это будет постыдно. Почти так же ужасно, как нарушить закон. Беспечность, – пробормотал он. – Никакого самоконтроля.

– Ну, не знаю.

Слишком уж она в себе уверена, подумалось Тристраму.

– Возможно, все обстоит не так скверно, как ты думаешь. Я хочу сказать, люди рожали детей сверх квоты, и ничего им за это не было. Я имею право на ребенка! – вдруг сказала она с пылом. – Государство убило Роджера. Государство позволило ему умереть.

– Чушь. Мы все это уже проходили. Ты, похоже, по глупости не осознаешь, что жизнь переменилась. Жизнь переменилась.

Это он подчеркнул ударами по ее колену – по одному хлопку на каждое слово.

– Послушай, – сказал он. – Дни, когда нас о чем-то просили, прошли. Государство больше не просит. Государство приказывает, Государство принуждает. Ты хоть понимаешь, что в Китае людей в самом деле казнили за нарушение закона о контроле рождаемости? Казнили! Повесили или расстреляли… не знаю, что именно. Про это есть в письме, которое пришло от Эммы.

– У нас не Китай. Мы тут более цивилизованны.

– Чушь. Повсюду так будет. Родителей одного моего ученика уволокла Полиция популяции. Это ты понимаешь? Не далее как вчера вечером. И насколько я понял, младенец еще даже не родился. Насколько я понял, она просто была беременна. Гоб-Морда, женщина, недалек тот день, когда станут ходить по домам с мышами в клетке, проверяя мочу на беременность.

– А как это делается? – заинтересовалась она.

– Ты неисправима!

Тристрам снова вскочил. Беатрис-Джоанна отправила его стул со скрежетом назад в стену, чтобы дать ему простор вышагивать.

– Спасибо. Послушай, – продолжил он, – просто задумайся, в каком положении мы оказались. Если кто-то узнает, что мы были неосторожны, пусть даже результаты этой неосторожности далее этого не пойдут, если кто-то выяснит…

– Как кто-то может выяснить?

– Ну, не знаю. Кто-то может услышать тебя утром, когда ты встаешь… ну для того, – деликатно сказал он. – За стенкой у нас миссис Петтит. Тут ведь шпионы кругом, знаешь ли. Где полиция, там и доносчики. Их называют стукачами. Или ты сама можешь кому-нибудь случайно проговориться. Прямо могу тебе сказать: мне не нравится, что творится у нас в школе. Этот гаденыш Уилтшир то и дело подключается к моим урокам. Слушай, мне сейчас надо уйти. Надо пойти в аптеку. Принесу тебе хинина. И касторового масла.

– Они мне не нравятся. Терпеть не могу вкус ни того ни другого. Давай еще подождем, а? Давай еще чуточку подождем. Возможно, все образуется.

– Опять ты за свое! Давай попробую еще раз тебе втолковать, – сказал Тристрам. – Мы живем в опасные времена. У Полпопа обширные полномочия, а Полиция может быть очень подлой.

– Думаю, мне не причинят вреда, – небрежно бросила Беатрис-Джоанна.

– С чего это?

– Просто такое чувство, вот и все. – Осторожно, надо быть очень осторожной… – Женская интуиция, вот и все. – И вдруг выпалила с жаром: – Как же вы все мне осточертели! Если Господь создал нас такими, как мы есть, то почему мы должны беспокоиться, что нам велит Государство? Бог сильнее и мудрее Государства, верно ведь?

– Бога нет. – Тристрам посмотрел на нее с любопытством. – Откуда у тебя такие мысли? Кто с тобой разговаривал?

– Никто со мной не разговаривал. Я днями напролет ни одной живой души не вижу, только прохожих, когда выхожу покупать паек. Когда я разговариваю, то разговариваю сама с собой. Или с морем. Иногда я разговариваю с морем.

– И это все? Что, собственно, происходит? С тобой все в порядке?

– Да прекрасно я себя чувствую! – взорвалась Беатрис-Джоанна. – Просто прекрасно. Только есть все время хочется.

Подойдя к окну, Тристрам уставился на полоску неба, виднеющуюся между башнями без шпилей.

– Иногда я спрашиваю себя, – вдруг Бог все-таки существует. Кто-то там, – задумчиво пробормотал Тристрам, – кто все контролирует. Иногда я спрашиваю себя… Но, – добавил он, поворачиваясь в приступе внезапной паники, – никому не говори, что я такое сказал. Я не говорил, что Бог существует. Я только сказал, что иногда спрашиваю себя, вот и все.

– Ты не слишком мне доверяешь, да?

– Я никому не доверяю. Прости, но буду с тобой совершенно честен. Я просто не смею никому доверять. Я как будто и самому себе доверять не могу, а?

И он ушел в жемчужное утро покупать хинин в одной государственной аптеке, касторовое масло – в другой. В первой он громко говорил про малярию, даже упомянул, как однажды в образовательных целях съездил на Амазонку, во второй сумел убедительно симулировать симптомы запора.

«Если не Бог, то, по меньшей мере какое-то высшее существо все-таки вмешивается в ход событий» – так придется подумать позднее Тристраму, когда у него вообще найдется время и желание думать. На следующий день (хотя подобную терминологию всерьез принимал только календарь, поскольку рабочие смены искромсали естественные сутки, как авиаперелет с полушария на полушарие) Тристрам заметил за собой слежку. Аккуратная черная клякса в толпе позади держалась поодаль, а будучи увидена полностью (когда Тристрам повернул на Рострон-плейс), сложилась в миловидного человечка с оттопыренными ушами, на кокарде которого вспыхивало под солнцем яйцо Полпопа, а на каждом погоне посверкивали три золоченые звездочки. Тристрама обуяло желатинистое ощущение кошмара: руки и ноги сделались ватными, дыхание – неглубоким, иными словами, безнадежность. Но когда грузовик с прицепом, нагруженный оборудованием для Министерства синтетического питания, начал неуверенно заворачивать с Рострон-плейс на Эдкинс-стрит, Тристраму достало сил и тяги к выживанию, чтобы метнуться и обогнуть его с дальней стороны, так что от преследователя его заслонили сколько-то тон труб и котлов. Впрочем, безнадежно сообразил он, тут же почувствовав себя глуповато, ничего ему это не даст: если его хотят забрать, то до него доберутся. Он свернул во вторую улицу налево, это оказалась Ханания-стрит. Здесь на весь нижний этаж Реппел-билдинг тянулся «Метрополь», любимый ресторан высокопоставленных чиновников, где совсем не место скромному школьному учителю. Перебрав в кармане немногочисленные септы, шестипенсовики и четвертаки, он вошел.