Расплавленный рубеж - Михаил Александрович Калашников

городского элеватора, хлынуло наружу зерно, смешалось с потоками горящего бензина.

Подступы к ВОГРЭС успели заминировать. Саперы сидели начеку, мост обороняла зенитная батарея, полк НКВД, уведенные с окраин потрепанные роты. Позиция и панорама были выгодными. Чтобы проскочить от прибрежных кварталов Чижовки к мосту, надо вытянуться в струну и полтора километра ехать по открытой узкой дамбе, где любая цель видна с левого берега, как в учебном тире.

…Вилли всматривался из-за танковой башни в левобережную часть Города. За неделю боев он проехал в транспортере две сотни километров, с ходу форсировал Дон, в числе первых вошел в Город. Позади одиночные могилы товарищей, а у советских – братские захоронения и кучи неубранных трупов. Половина Города уже за спиной, скоро будет и его левобережная часть. Надо только дождаться воздушного налета. Фельдфебель сказал, бомбардировщики расчистят дорогу.

На рассвете они вошли в окраины, забрались в тихую улочку и даже вздремнули пару часов. Несмолкавшая пальба этому не мешала, Вилли, как и его друзья, давно привык спать под ее монотонные звуки. Раздражал дым пожаров: он противно скреб глотку и выжимал слезы, поспать почти не удалось.

Кварталы стояли вымершие, местные попрятались. Вилли с однополчанами пошел по дворам в поисках съестного – кухню обещали привезти только к вечеру. Они разбились на группы, шерстили округу. Два двора оказались пусты, в третьем, за деревянной крышкой подвала, спрятались сразу несколько семей. Вилли, стоя на коленке и заглядывая в подземелье, приказал всем выйти. Люди жались друг к другу, крепко обнимали детей, со страхом смотрели из полумрака. Вилли гаркнул настойчивей, показал, что хочет всего лишь поесть, солдаты рядом загомонили привычное: «Клэб! Курка! Кушать!»

Жильцы подвала немного посовещались, выдвинули одну делегатку, бабенку лет тридцати. Она долго выползала из мрака, руки ее тряслись, не могли ухватить ступеньку, ослабевшие от страха ноги соскальзывали. Вилли решил подбодрить ее, с улыбкой предложил помощь, протянув руку. Женщина еще больше перепугалась, отшатнулась от руки, чуть не рухнула обратно в подвал. Она вынесла из дома миску огурцов и полкаравая хлеба. Кто-то из солдат попросил воды, но бабенка лишь выразительно грохнула пустым ведром о землю. Вилли заметил, что губы ее потрескались, наверняка она сама давно не пила.

Вилли хрустнул огурцом, пытаясь хоть им заглушить жажду. Хозяйка дома с плохо скрытой ненавистью посмотрела на него. Он протянул огрызок ей, предложил доесть. Губы бабенки задрожали, ноздри расширились. Вилли, хохоча, попытался обнять ее и примирительно заговорил. Она вырвалась из его рук, отбежала в глубину дома.

– Ты зря бежишь, фрау, – погрозил с улыбкой Вилли. – Если я захочу – без труда догоню тебя и докажу, что твой муж ничего не умеет.

Женщина поняла его, скрылась в коридоре, хлопнула межкомнатной дверью. Вилли расхохотался:

– Заманивает, шлюха! Сама просится.

– Брось, Малыш, – остановил его Гуннор. – Не гадь там, где ешь и спишь. Баб можно пользовать только в тылу, километров за десять от фронта.

– Это кто такие правила выдумал? – возмутился Вилли.

– Война.

Вилли посмотрел на закрытую филенчатую дверь, снова решил переступить порог. Гуннор, проявляя настойчивость, взял его за рукав. Малыш смерил невысокую фигуру Гуннора презрительным взглядом:

– Нарываешься, ветеран?

– Всего лишь хочу уберечь тебя.

– Себя побереги! Обо мне не заботься.

Гуннор убрал руку, примирительно поднял ладонь, сказал напоследок:

– Скоро в бой, Малыш, лучше отдохни.

Это было минут сорок назад. Теперь Вилли сидел на броне и ждал атаки на левый берег.

…Роман отчетливо видел длинный язык дамбы, замерший посреди моста трамвайчик, своим мирным видом не вписывающийся в окружающий пейзаж. Дня три назад во время очередного налета осколок снаряда обрубил силовой кабель, и трамвай навеки замер тут.

Дамба такая узкая и уязвимая, цели на ней хорошо видны. Зенитчики перевели стволы пушек на прямую наводку, врежут по танкам так, что брызги полетят. Саперы рядом, шагов двадцать до них, даже «адскую машинку» на бруствере видать. Не пропустим, не должны в этот раз.

Позади вставали величественные корпуса ВОГРЭС. Индустриальный энергетический титан. Детище новорожденной идеологии и советской науки. Краса и гордость модернизированного Города. Когда Роман жил здесь, гигант еще строился, еще не заработал в полную мощь.

Пара молодых ополченцев развлекала себя, пытаясь прогнать страх:

– Слышал, какие чудеса на золоотвале бывают?

– Да слышал, – недовольно отозвался собеседник, не настроенный на болтовню.

– Вот мне сосед рассказывал, как задремал там однажды. Девчонку до заводских бараков провожал, сюда-то его пустили, а обратно – шпана местная навстречу попалась: «Кто такой, откуда? – спрашивают. – Ах, чижовский, ну держи. Ваши нашенских таким же манером угощают». Еле вырвался от них, через забор махнул – и на пустырь, к золоотвалу. Хотел через реку плыть, но осень уже была, решил закемарить до утра. То ли от шпаны страху натерпелся, то ли место тут проклятое, но говорит: таких кошмаров никогда не видел. И пауки по нему громадные ползали, и от какого-то сумасшедшего с топором он всю ночь убегал, и трактор без водителя за ним гонялся. Под утро учительница даже привиделась, говорит, сильно его в школе донимала, прям до слез доводила.

– Бывает, – равнодушно отозвался собеседник.

– Я удивился тогда, думаю, это его страхи наружу вылезли, а место здесь обычное. Решил доказать сам себе. Пришел под вечер, прилег на бугорке под золоотвалом, за правым берегом наблюдаю. И знаешь, через какое-то время стал замечать: вот если расфокусировать взгляд до той поры, когда картинка пульсирует, тогда в самом уголке, где-то на границе видимого и невидимого, начинает что-то шевелиться. Сначала прозрачное, потом краски набирает, из уголка в середину картинки норовит переползти, главное, взгляд не менять и в расфокусе оставаться…

– Прекращай трепаться, – перебил «наблюдателя» его собеседник. – Сейчас атака будет, таких пауков увидишь – во веки вечные не уснешь.

Роман посмотрел на своих поредевших однополчан. И у этих тревога во взгляде, но вперемешку с решимостью. Лямзин трехдневной щетиной оброс, скулы от голода выпирают. Опорков забылся и ноготь свой обкусывает, нервно сплевывает на сторону, как шелуху от семечек. Сальников задумался, глаза и все лицо застывшие.

На том берегу перед дамбой копошились люди, перебегали от дома к дому, раздавался дизельный рев. Прелюдия к бою, как всегда, началась с воя с небес. Четверка штурмовиков прошлась из пулеметов по укрытиям зенитчиков, по мелким окопам пехоты и ополченцев. Зенитчики в спешке стали крутить стволы, наводя на воздушные цели, едва докрутили, дали пару залпов… Когда очнулись – немецкие танки были уже на середине дамбы. Кто-то лихорадочно крутил маховик, переводя орудия на прямую наводку, кто-то еще садил вслед уходящим самолетам.

Напоследок