Крутые перевалы - Семен Яковлевич Побережник

бирюзовое от солнечных лучей. Часто стоял такой штиль, что, казалось, оно застыло, как желе. Изредка из воды, нарушая ее пустынный вид, внезапно выскакивали маленькие летучие рыбки. Наше судно идет вперед, рассекая форштевнем светло-синюю воду, а летучие рыбки, будто резвящийся выводок молодых воробышков, стаями поднимаются вверх, несутся над поверхностью моря, а затем разом, как по команде, бросаются в воду, поднимая тучи алмазных брызг...

Когда я забирался на ночь в кубрик, ложился на узкую койку и засыпал, мне снилось море. Я видел загадочные архипелаги таинственных островов, встречавшихся нам по дороге. Манили к себе светлые песчаные дюны, заросшие низенькими карликовыми деревьями, странными желтыми и фиолетовыми цветами на тонких высоких ножках. Я видел сверкающие серебром лагуны, густые заросли, в которых гнездятся птицы. Явственно слышал, как хлопали длинными клювами розовые фламинго...

В школьные годы мне довелось прочитать одну книжку, которая надолго запомнилась. В ней рассказывалось о кораблекрушениях на морях, о жестоких штормовых бурях, водяных смерчах. Недобрая слава, например, ходила среди моряков о мысе Гвардафуй, что в Восточной Африке при входе в Баб-эль-Мандебский пролив. В летописях кораблекрушений он особенно часто упоминался.

И мне однажды приснилось, что наш «Ван» попал в сильнейший шторм, как раз возле того мыса Гвардафуй. Получил пробоину и погружается в морскую пучину. На судне отчаянно забили склянки, послышались тревожные гудки, мол, спасите наши души... Теперь конец, пронеслось в голове, и тут же проснулся. Сердце колотилось, как пойманный в сети перепел. Я был весь в поту. Склянки же в самом деле били: бам-бам-бам. Они созывали команду на уборку корабля...

Постепенно я освоился с вольной, как мне казалось, моряцкой жизнью, с ее размеренным ритмом. Правда, команде выпадали нелегкие вахты. С матросов часто градом катился пот. Они трудились, как каторжники. Порой валились от усталости с ног, напоминая загнанных, в мыле, лошадей. И несмотря на все это, работа на судне мне все же очень нравилась.

Хоть над командой и было начальство, однако матрос чувствовал себя вроде бы вольным человеком. Он мог собой распоряжаться в свободные от вахты часы, делать, что хотел, — книжку почитать занятную или письмо домой написать, побеседовать с товарищами на всякие темы, поделиться воспоминаниями о покинутой родине...

На рассвете тихого, безветренного, но уже жаркого дня мы вошли в Панамский канал. О нем я кое-что слышал от членов команды. Особенно интересно рассказывал моряк-скандинав, знавший уйму всяких любопытных историй. Он, например, знал подробности гибели самого большого пассажирского корабля «Титаник», и его со вниманием все слушали.

Пильстрем рассказал, как сооружался Панамский канал. Он помнил много интересных деталей. Знал, во что обошлось строительство этого грандиозного сооружения, протяженностью почти восемьдесят два километра. Сколько погибло людей во время его строительства, какие выгоды от канала имеет США. Затем моряк рассказал о том невероятном мошенничестве, которое потом раскрылось и вошло в историю под названием «панамы», стало нарицательным именем.

Мне было стыдно признаться, что я о нем ничего не слыхал. Теперь Панамский канал уже представлял для меня особый интерес. «Так вот что кроется, — думал я, — за этим сооружением, созданным руками все тех же простых людей, которые и автомобили делают Форду, корабли строят на верфях, и в тюрьмах сидят за то, что хотят лучше жить»...

«Ван» между тем медленно продвигался по каналу. Судно напоминало кита, случайно заплывшего в реку. Злое солнце уже неистовствовало. Небо чистое, прозрачное, словно стеклянное. Без единого облачка. Чайки, точно обезумев от жары, кричат страдальчески-заунывно, еле машут крыльями. Но все же не устают целый день бросаться в воду за добычей.

По бугристым берегам канала виднеются густые кустарники, деревья. Зеленые листья на них такие яркие, словно чья-то рука недавно покрыла их светлым лаком. Во все глаза глядел я на банановые рощи с тяжелыми гроздьями зеленовато-желтых плодов, напоминающих собой огромные стручки нашего украинского гороха. Под легким бризом чуть-чуть раскачивались тонкие, немного изогнутые пальмы. На верхушках — густые шапки из пористых листьев. Ровными рядами уходили вдаль невысокие деревца апельсиновых и лимонных рощ. Темнели на горизонте тропические леса.

Судно шло вдоль берега, каждый раз уступая дорогу встречным кораблям. Я стоял на палубе и с жадным любопытством смотрел на пестрые краски, незнакомый мне мир растений и животных, который видел в детстве на раскрашенных картинках учебника географии. По деревьям ловко сновали, раскачивались, прыгая с ветки на ветку, обезьяны. Виднелись яркого оперения попугаи — одни величиной с воробья, другие — побольше, с нашу ворону. На песчаных отмелях изредка попадались крокодилы, нежившиеся на солнце. Казалось, они с трудом несут на своих коротких лапах тяжелые туловища, закованные в пуленепробиваемую броню кожи, через силу волокут хвосты...

Почти одиннадцать часов мы плыли Панамским каналом. Затем опять вышли в открытый океан. Миновали живописные острова Сан-Фелис и Сан-Амбросио и вскоре бросили якорь в большом порту Антофагаста. Здесь судно должно было принять на борт несколько тысяч тонн селитры, которой так богата эта страна.

В порту стояло много пароходов. Вокруг одного из них копошились, как муравьи, худощавые, полуголые коричневые грузчики. С широкодонных барок, глубоко сидевших в воде, они набирали уголь в ведра и подавали в трюмы. Потные тела были покрыты графитово-металлической пылью. На грязных лицах людей блестели только влажные белые зубы. Солнце слепило глаза...

Наша команда, истосковавшаяся по работе (все-таки вахты надоедают), трудилась дружно, слаженно, заполняя трюмы грузом. В воздухе то и дело звучало уже привычное мне «вира», «майна».

Кончив погрузку селитры, «Ван» лег на обратный курс. Мы должны были доставить ее в крупнейший на Средиземном море порт Александрия.

По-прежнему нестерпимо палило солнце. От него можно было спасаться в кубрике, но духота не давала долго задерживаться и там. Особенно немилосердно жгло светило, когда мы подходили к Алжиру. Изредка хлестали тропические ливни. Они бывали настолько густыми, что, казалось, море и небо заштрихованы сплошными серыми линиями и составляют одно целое. Но особенно донимали москиты — маленькие, еле видимые простым глазом, отчаянно злые мошки. Они ели нас поедом, от них не было спасения. Нести в таких условиях вахту было совсем не просто.

Однако, несмотря на все эти трудности, я готов был работать матросом. Только бы капитан согласился взять.

Ночи приносили незначительную прохладу. От моря как бы исходило теплое дыхание. Когда не спалось, я выходил на палубу. На темном небе светила большая, круглая, как колесо, луна. В ее зените виднелись неясные пятна, похожие на легкие облачка. На воде