Две жизни комэска Семенова - Данил Корецкий
Шрифт:
Интервал:
— Буцанов, Коломиец!
Когда они вошли, уже обычным тоном, сказал:
— Заседание суда пройдёт здесь. Прямо сейчас. Лукин, садись протокол писать!
Протокол был коротким, как, впрочем, и приговор:
«Революционный военно-полевой суд в составе командира эскадрона „Беспощадный“ Семенова И.К., эскадронного комиссара Буцанова П.О. и командира комендантского отделения Коломийца А.Т. приговорил Федунова И.Н., опозорившего мародерством звание красноармейца, к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно».
Впрочем, подумав, Семенов решил исполнение немного отсрочить.
— Не надо ребятам праздник портить, пусть догуляют. Потом… А этого отведите под арест…
— Товарищ командир, — вдруг подал голос приговоренный. — А можно и мне поесть напоследок да самогонки выпить? Я ведь с ребятами за Сосновку хорошо дрался… Это я потом скурвился, соблазна не выдержал…
Семенов только рукой махнул. Когда Федунова увели, комэск долго сидел возле окна, глядя, как в соседнем дворе бойцы затеваются варить уху: расселись вокруг вскипающего над костром, подёрнутого паром, чугунного котла и чистят рыбу. Трое — специально приготовленными, заточенными изнутри подковами, остальные пытаются чистить шашками. Смеются, поторапливают друг друга: вода вот-вот вскипит, а рыбная куча, выросшая на расстеленной перед костром дублёной шкурой — приличная.
— Давай, поворачивайся, кацапня! — дразнит сослуживца дончак. — Да гляди соседу потроха заодно не повыпускай.
— Да я третью дочищаю, пока ты со своим мальком возишься!
— Это твои, что ль, с жабрами плавают?
«Вот ведь устраивается новая жизнь, рано или поздно устроится, никуда от неё не деться, потому что нету другого пути, всё остальное тупик и провал, — тяжело размышлял Семенов. — Но как же сильна эта человеческая слабость, тяга урвать, прихватить, разжиться впрок… Контру-то мы порубим, а вот что с такими федуновыми делать?! Как эту алчность людскую искоренить, вытравить без жалости? Иначе ведь мы никогда не победим… Надо, конечно, личным примером воспитывать… Но я Федунову пример показал, а не подействовало…»
Как искоренить людскую алчность, он так и не придумал.
— Лукин! — позвал комэск, услышав, что ординарец вернулся в дом и копошится на кухне. — Распорядись Федунову поесть отнести! И самогонки кружку пусть нальют…
А себя мысленно успокоил: «Ничего, при коммунизме все сознательными станут, никто в три горла жрать не захочет. Особенно за счет других людей…»
Но червячок сомнения, копошащийся в душе, не успокоился.
Через три с половиной часа, на закате, когда июльское небо затопили сочные красные переливы, эскадрон был созван по тревоге и выстроен конным порядком на южной околице Сосновки.
Федунова, босого, в одном исподнем, вывели из-за угла крайней избы. Комендантское отделение в полном составе — бойцы с карабинами, Коломиец с наганом наголо — отконвоировали Федунова вдоль взволнованно загудевшего строя. Они остановились на разбитой обочине дороги, «Ангел Смерти» отвёл приговоренного в поле, на десять шагов.
Дождавшись команды «Эскадрон, смирно!», комэск в напряжённой тишине, нарушаемой лишь вечерними звуками, обычными для любого деревенского вечера: где-то запасали на утро воду из колодца, где-то подметали двор, где-то рубили дрова для печи, — выехал перед строем.
— Бойцы Красной армии! — торжественно провозгласил он, выпрямляясь в седле. — В наши ряды проникла зараза по имени мародёрство. Красноармеец Федунов был уличен в ношении чуждого нам символа — золотого крестика на цепочке, и под следствием признался, что снял его с убитого белого офицера. Красноармеец Федунов знал, что любые найденные на поле боя ценности, кроме оружия, следует сдавать по инстанции в пользу молодой Советской республики, претерпевающей жестокие муки от блокады и интервенции…
Он обвёл взглядом притихших, моментально растерявших праздничное настроение конников.
— С этой заразой я буду сражаться до последнего вздоха! А нужно будет, и с того света продолжу… За мародёрство, позорящее звание красноармейца, Игнат Федунов приговорен к расстрелу!
Он повернулся к комендантскому отделению, напротив которого понуро стоял Федунов.
— Именем революции, приговор привести в исполнение!
Федунов зажмурился и наклонил голову еще ниже, так, что подбородок упёрся в грудь.
Коломиец негромко и буднично подал команды:
— Отделение, заряжай!
Зловеще защелкали затворы, досылая в патронники желтые цилиндрики с обманчиво безобидными остроконечными конусами на концах.
— Отделение, цельсь!
Отработанным жестом винтовки были вскинуты к плечам, мушки привычно нашарили грудь приговоренного. По сложившемуся обычаю, в голову не стреляли — промахнуться легче, да и больше измажется все вокруг.
— Отделение, пли!
— Ба-бах-бах-бах! — грохнул и эхом рассыпался слаженный залп из десяти стволов. Изрешеченный и отброшенный пулями Федунов взмахнул руками и опрокинулся навзничь. Коломиец быстро подошел и произвел лишний, но необходимый по протоколу, добивающий выстрел из нагана. Все, военно-полевое правосудие свершилось!
Несколько коней, не ожидавших стрельбы посреди спокойного тихого вечера, нервно храпели, вставали на дыбы и рвались вперед.
— Тише, Леший. Стоять, Звездочка! — послышались голоса успокаивающих их конников. Семенов скомандовал, строй рассыпался и бойцы отправились к местам ночлега.
С околицы комэск с Буцановым возвращались пешком.
— Давно не было мародерства, — сказал комиссар. — Да и этот, по большому счету, на расстрел не тянул. Ну, снял с убитого беляка, никто ведь не пострадал…
Ему явно хотелось обсудить случившееся. Даже не так: хотелось, чтобы кто-то развеял его сомнения. А кто может это сделать, кроме командира?
Семенов знал, какие мысли бродят в голове вчерашнего студента, понимал, что в таких важных вопросах, как дисциплина в эскадроне, между командиром и комиссаром необходимо полное согласие — но на разговоры не оставалось сил. Нужно было ограничиться самым важным, и Семенов сказал:
— Я одно понял на этой войне, комиссар. Нужно за каждый клоповник воевать, как за последний оплот нового мира. Мелочей тут не бывает. Только тогда новый мир отвоюем, только тогда Светлое Будущее построим!
Буцанов задумчиво смотрел себе под ноги и не отвечал. Так, молча, и подошли к штабной избе.
— Пойдём, — пригласил комэск. — Посидим, выпьем, а то на душе погано.
Буцанов пожал плечами, но не отказался.
Стол был накрыт в считанные секунды — встала посреди стола бутыль мутноватой самогонки, стукнули днищами жестяные кружки. Праздничный пир остался позади, изголодавшиеся желудки снова требовали еды. Из общего котла Семенов ничего не брал, поэтому на закуску пошло то, что было припасено на завтрак: две холодные картофелины с пригоршней соли на куске листовки «Белый, сдавайся!», пара луковиц и четвертушка чёрного хлеба. Как только комэск разлил по кружкам, Буцанов продолжил начатый снаружи разговор.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!