Милосердные - Федерико Андахази

У моих сестер не хватало сил даже на то, чтобы рассмеяться.

– Ошибка, ошибка! Начнем с жилета. Они медленно, одну за другой, расстегнулипуговицы его жилета, начиная с верхней, акогда дошли до самой последней, будто бы невзначай прикоснулись к объемистому возвышению, которое уже начинало взбухать под брюками. Затем Бабетта ввела указательный палец в рот маэстро.

– Этот пальчик несомненно принадлежит Бабетте, – уверенно произнес Пельян.

Им было не до честности, оставалось слишком мало времени, и затягивать игру, как они это делали обычно, было нельзя. Они решили идти кратчайшим путем.

– Ответ снова неправильный. Теперь переходим к ботинкам.

Прерывисто дыша, одна из них сняла правый ботинок, другая левый. Согласно правилам, ботинки следовало снимать по очереди, но на этот раз мосье не выразил никакого протеста. Он и в самом деле опасался, что его друг и компаньон может разоблачить его, что парадоксальным образом, казалось, возбуждало его еще сильнее. Затем Колетта стала ласкать двумя руками его пах, обходя вздыбившуюся ширинку, под которой вздрагивала напряженная, плоть.

Пораженные величиной и мощью этого запертого в клетку зверя, двойняшки придавили его рукой, а затем погладили по всей длине. И, отбросив все правила и нормы, они набросились на учителя музыки. Бабетта присела над его ртом и заставила ввести язык в свои пылающие глубины. Колетта тем временем расстегнула ширинку мосъе и обнажила гигантский член, который едва мог проникнуть в ее маленький ротик.

Именно тогда я наконец покинула свое убежище и из последних сил присоединилась к трио. Бабетта следила за тем, чтобы повязка надежно закрывала глаза маэстро. В нужный момент Колетта предложила мне то, что сжимала в руках, и я выпила до последней капли сладостный эликсир, изливавшийся горячим и бурным потоком. Пока пила, я чувствовала, как мое тело наполняется жизнью, той самой жизнью, которую несло в себе извергающееся семя, источник всего сущего.

К тому времени, когда месье Пельян снял с глаз повязку, я уже была в своей затхлой библиотеке. К величайшему изумлению маэстро, две бедняжки, которые считанные минуты тому назад чуть ли не теряли сознание, теперь сияли здоровьем, а на их щеках играл нежный румянец.

Когда отец вернулся в комнату и увидел, что его дочери полностью поправились, он обнял своего друга, поцеловал его руки и едва не пал на колени, чтобы расцеловать его ноги.

– Теперь я уверен, что не ошибался: ты в самом деле Уильям, – загадочно сказал месье Пельян, измученный и озадаченный после игры.

В те давние времена именно Пельян обеспечивал нас сладким живительным эликсиром, не догадываясь, что исключительно ему мы обязаны жизнью. По мере того, как Бабетта и Колетта росли, расцветала и их красота, и скоро они стали прелестными женщинами.

На закате своей юности моим сестрам удалось выгодно использовать стареющего и утратившего прежнюю привлекательность мосье Пельяна. Учитель музыки имел много хороших друзей в самых изысканных театральных кругах. Видя, что близнецы наделены скорее лицедейским, нежели музыкальным даром, он составил им протекцию, и мои сестры беспрепятственно попали в труппу Theatresurletheatre, чья гостеприимная обитель располагалась на верхних этажах маленького театра на улице Казимир-Дэлавинь.

Отец противился тому, чтобы его дочери оказались в той среде, которую он полагал богомерзкой. Однако, под давлением своего старинного друга Пельяна смирился, хотя и скрепя сердце. Труппой руководил, мосье Лаплюм, чьи профессиональные критерии были искажены неукротимым интересом к женскому полу. Не удивительно, что директор в мгновение ока оказался пленником столь схожих прелестей Бабетты и Колетты. Он был несколькими годами моложе мосье Пельяна, и мои сестры нашли в его лице прекрасную замену впавшему в немощь учителю музыки.

Итак, девушки нашли себе страстного и привлекательного любовника, с которым им было хорошо. Но не меньшее значение имела и практическая польза от этих отношений: они не только могли с гарантированной регулярностью получать необходимую дозу живительной жидкости, но и стремительно поднялись по неприступным для других ступеням театральной сцены, попав на первые роли. И хотя время, которое они потратили, чтобы добраться от подножья до вершины, было невелико, при их таланте оно могло быть еще меньшим. Очень скоро мои сестры снискали злобную неприязнь других актрис и, в соотношении обратной пропорции, горячее восхищение мужской части труппы. Как бы то ни было, несмотря на свою крайнюю молодость, сестры Легран стали знамениты. Им ничего не стоило соблазнять мужчин. Напротив, их окружали многочисленные поклонники, которые выстраивались в длинные очереди к дверям их гримерной и толпились у театральных подъездов. И, как Вы, наверное, уже сами догадались, должно было случиться неизбежное.

Как и следовало ожидать при столь громкой славе, стали поступать многочисленные брачные предложения. Месье Лаплюм пинками разгонял претендентов, которые, нагрузившись цветами и подарками, выстраивались рядами под дверью гримерной сестер. Однако, несмотря на все свои усилия, вспыльчивый директор труппы все же не смог воспрепятствовать тому, чтобы в конце концов, почти одновременно, два кавалера похитили их сердца. Сестры Легран влюбились в двух молодых братьев.

В мгновенье ока я стала для них самым большим препятствием. И не только потому, что они отнюдь не горели желанием делитьсясо мной любовной влагой своих женихов. Важнее было другое: вожделенное замужество при данных обстоятельствах превращалось в мечту, которой не суждено было сбыться. К нашему величайшему сожалению, мы были обречены на то, чтобы все время оставаться вместе. Где уж тут мечтать о создании своего очага? Сестры всерьез обдумывали возможность рассказать каждому из своих кавалеров страшную правду о моем существовании. Но где уверенность в том, что они не испугаются и не сбегут перед лицом страшного открытия? Ведь и сами сестры оказывались частью чудовищной троицы. А если удастся преодолеть это последнее препятствие, как узнать, какое потомство смогут принести они своим будущим мужьям? Вдруг они породят на Земле новую расу монстров, подобных нам? Их ненависть ко мне достигла таких пределов, что, я не сомневаюсь, они не раздумывая убили бы меня, если бы тем самым не подписали приговор самим себе. И я их не виню.