Авиньонский квинтет. Quinx, или Рассказ Потрошителя - Лоуренс Даррелл

В той самой стене он узрел зеркало, отражающее преодолимый хаос внутри человека. Он обуздал энергию, которую отдавал, в абсолютной уверенности, что когда-нибудь местная слава станет всемирной; однако критическое состояние человеческого счастья не могло измениться единственно из-за перемены метафор желания. Настоящий первородный грех аффекта стремился превратить временное в вечное, постоянное. Вода, древний символ чистоты, застаивается без движения. Вот то простое, что получил старый Б.! Охота за изначальной спонтанностью, которая когда-то была внутренней, неотрепетированной: тоска по повторной жизни, которая должна стать вечным, по возможности, безразличным существованием! Этого старик достиг, используя простой исследовательский природный инструмент — свои глаза. Прежний воинственный пафос слов TU QUOQUE уступил место покою и тишине. Как он сказал царю: «Подражай растениям в их беззащитности. Если ты дитя любви, то неважно, что твой отец всего лишь конюх. Искусство рыбной ловли состоит в том, чтобы рыба не поняла, как ты ее любишь! Боль увеличивает наслаждение. Высшее сладострастие заключается в подавлении голода». Жизнь в лишениях дарит чудеса прозрений! Молча можно отлично поговорить! (Царь разразился слезами. Он претерпел много трудностей, добираясь сюда, и вот тебе: это было выше его понимания!) Афоризмы, прозрения! Плохой вкус — к тому же слишком литературный. Небольшая перемена в реальности у самоуверенного человека вызывает головокружение. Шпильку согнуть — смерть примануть. Тайный, незримый наряд голой стены давал ему информацию, которую он искал. Он радовался мудрости, приобретаемой благодаря победной дзен-медитации! У него не было написанного текста, не было шифра для разгадывания этой страсти. Описки в знойные дни любви — теперь он знал, как быть бдительным в тишине и не переживать. Итак, очевидными стали источники культуры. Исходной точкой всех драм был инцест! Роль врача заключалась в том, чтобы очистить детство от желаний.

Там он сидел, старый прозрачный жук, неспешно оттачивая свои памфлеты и провоцируя человечество на провокацию.

Сжато написанное копиистом слово, обозначающее страстное желание человека — из примерно одинакового количества букв. Страсть? Потеря? Уход? Считать? Жить? Любить?[85]Выбор экстенсивный, тем не менее, интенсивный. Все это странное предприятие, странное путешествие, пещера, смешные предложения марксистов произвели странное действие на Феликса. Ему показалось, что он очень переменился, хотя и сам не мог ответить на вопрос, в чем именно. На сей раз ему не хотелось ничего обсуждать, разве что он не прочь был пошутить над всякими комичными особенностями будущих паломников — особенно, когда представлял американцев с фотоаппаратами. О'Швартц даже продумал схему, по которой туристам будут выдаваться сертификаты посвящения в дхарму[86]— в этом ему помог некий калифорнийский монах. Таким образом, у туристов будет что-то, чем они смогут похвастаться, вернувшись домой — помимо фотографий. Диплом! Им они будут хвастаться! Сертификатом высшей степени праздности! Феликс подробно рассказал о своем духовном приключении Галену, и тот выслушал его с выражением болезненного удивления на лице. Очевидно, что шансы на возможные финансовые вложения были невелики со стороны китайцев — тем более китайцев левого толка с промытыми мозгами! И все же… он тоже думал, что они правы насчет туризма. Эта идея сработает, если будет восстановлено сообщение и будет покончено с последствиями войны.

— А что думает принц? — грустно спросил Гален.

— Он в плохом настроении, — ответил Феликс, — и говорит, что ни на какие китайские проекты денег не даст, ни одного пенни. Но при этом намерен и дальше искать сокровища тамплиеров. Он считает, что до них все же можно добраться. Ну а сам я…

Он выразительно пожал плечами. И тут в комнату вошел принц, слышавший конец беседы.

— Я бы не сказал, что это моя точка зрения, — довольно сухо произнес он. — Но не забывайте, я приехал из страны, где базары кишат лживыми пророками. У одного из них, на самом большом каирском базаре, я получил совет. Все это происходило ночью, при мистическом свете шипящих карбидных фонарей, от которого все становятся ужасающе бледными, будто из них выкачали всю кровь! И по-детски «кривляются», как говорит Обри, словно пляшущие блохи. Старик сам сразу угадал, что я занимаюсь охотой за сокровищами, но весь в сомнениях и готов все это прекратить. В общем, он посоветовал мне не прекращать поиски еще хотя бы полгода. Правда, так и не ответил, сохранилось ли это пресловутое «сокровище тамплиеров». Сказал, что слишком мало об этом знает. После этой беседы я решил не откладывать и запланировал приезд сюда на май.

— Почему именно на май? — спросил Гален.

— Вы забыли о цыганском празднике? — вопросом на вопрос ответил принц.

Гален не забыл, но сделал вид, что забыл. Феликс же кивнул и назвал точную дату[87]и точное место: Les Saintes Maries de la Mer![88]

— Пусть мне погадает цыганка, — сказал принц. — А там посмотрим, искать дальше или больше не тратить денег!

— Погадает? — с каким-то обреченным видом переспросил Гален. — Разве это разумно? Вы имеете в виду гадание по руке, правильно?

Принц кивнул.

— Тем не менее, — твердо произнес он, — во всем этом столько сомнительного, что гадалка вряд ли повлияет на мое решение. Я не собираюсь пренебрегать прогнозами «Файнэншл Тайме». Однако каирский пророк сказал, что у меня есть один очень осторожный компаньон, который слишком сильно уверовал в полезность умеренности. И посоветовал подбодрить его, чтобы тот не боялся риска. Как вам это нравится?

Гален принял обиженный вид.

— И это, — с укором произнес он, — после всего, что мы вместе прошли! А что касается лживых пророков… мы с вами однажды уже клюнули на миф юного Катрфажа… И до сих пор все это расхлебываем!

Как бы то ни было, расчеты принца относительно цыган оправдались: они уже понемногу начали просачиваться в провинцию — потихоньку сбредались в Авиньон, а оттуда шли в Камарг. Они осмотрительно старались не пугать местных жителей своим присутствием, но в маленьких деревушках уже били в церковные колокола и раздавались крики хозяек: «Цыгане идут!» Это был сигнал, что нужно надежнее запирать амбары и конюшни, снимать белье с веревок и убирать с подоконников горшки с базиликом и дикой мятой. Ведь всем известно, на что способны хитрые и дерзкие цыгане, как они обманывают пугливых и законопослушных граждан. Цыгане вторгались в маленькие города с наглостью морских разбойников — ничем от них не отличаясь. Женщины продавали корзины или прикидывались, будто хотят поточить ножи. Однако за ними надо было следить в оба: пока одна смуглая красотка точила за порогом нож, другая норовила пробраться в дом и что-нибудь утащить. Нарядные, словно райские птички, цыганки были до того хороши собой и нахальны, что домохозяйки разрывались между страхом и восхищением, а у их мужей при виде этих красоток закипала кровь. А те были совсем не прочь между делом переспать с кем-нибудь в амбаре или в лесу — еще одна весомая причина бояться появления цыганского табора! Беззаботные цыганки! Их беззаботность была как нож острый — для вечно озабоченной крестьянки! Темная кожа и сверкающие глаза — олицетворение абсолютной свободы, со всеми ее опасностями и радостями. Цыгане разбрелись по всему свету, один праздник в году собирал их вместе. Когда они воздавали почести своей святой покровительнице, темнокожей Саре, чья подземная часовня была сооружена в маленькой церкви Святых Марий, в знаменитой деревне Сен-Мари-де-ля-Мер на берегу моря. Туда они все теперь и направлялись. Правда, сначала они какое-то время проводили в Авиньоне, вызывая трепет и у торговцев, и у горожан. На большой площади под скрипку цыгана уж танцевало несколько молодых пар. Цыган был, видимо, с севера, из Венгрии, судя по мелодии, которую он играл. Пока они лишь собирались вместе, табор к табору, перед тем как встретить свою Царицу, свою Мать, которая еще не прибыла.